Бог дождя - Майя Кучерская

– classical rock

– когда-то вы говорили что его не стоит слушать

– говорил да мало ли что я говорил сколько там магии сколько глубокой красоты. Я сам в свое время уничтожил все записи которые у меня были да там тоже есть разные группы и разные песни но сейчас когда мне все-таки изредка приходится услышать что-то я забываю что эту музыку называют сатанинской в ней столько добра да тот же битлз это совершенно христианская группа

– а разве ты слушаешь битлз

– конечно и битлз тоже

– а какая твоя любимая группа

– самая удивительная из них – led zeppelin

– я слышала о них много плохого

– я сам слышал и знаю что они были связаны с сатанизмом колдовством но понимаешь когда я их слушаю я пропускаю мимо ушей весь этот сумрак фильтрую мне это просто неинтересно для меня главное в них совсем другое – тонко и глубоко они связаны с древними британскими напевами которые я прямо сердцем узнаю как будто я сам там родился как будто когда-то я в себя впитал всю эту древность все пряное простодушие кельтской мелодии The Battle of Evermore там все построено на этой игре с известными мотивами там сама Бретань старая Англия просвечивает во всех переходах это музыка очень сложная и в то же время захватывающая ее можно читать как чудесную книгу и никогда не начитаться

– но я слышала что они живут так…

– да разумеется наркотики ранние страшные смерти их так легко осудить да не по-христиански но я и христиан-то почти не знаю которые жили бы по-христиански анюшка в иные минуты мне начинает казаться что и это неважно кто насколько праведно жил в определенном измерении это совсем неважно – они были и есть просто люди и они навсегда влюблены в свое искусство потому что ты только подумай что заставляет их целый долгий вечер быть на сцене уже струится пот и видно что они действительно отдают музыке душу последние силы даже жизнь что ж они просто такие же люди которые ведь не только изо дня в день молятся Богу которые могут конечно достичь немыслимых высот а могут и в бирюльки играть и им не выжить без этих игр это их школа когда я слушаю эту музыку это так же для меня как для тебя книги

– но книги учат нас различать добро и зло в них все рассказывается словами

– а в музыке нотами – и я по ней тоже учусь различать добро и зло потому что да я люблю красоту и часто влюбляюсь на удивление знаешь ли влюбчив но не вижу в этом ничего плохого я просто любуюсь в том числе и женской красотой

– женской красотой? ты? я не понимаю

– мне не хочется оправдываться поверь в этом нет ничего о чем можно было бы жалеть или если хочешь в чем исповедоваться в мире все вообще значительно шире чем нам хочется человек все стремится огородить пространство и жить в своем огородике а мир – не огород, мир – бесконечность но об этом не хочется знать потому что это тяжело это ответственность напряжение ума души знать и нести в себе что-то еще что-то большее раздвигать границы.

Ангел мой, ты видишь ли меня?

Тютчев

Что ж, шурши себе, пощелкивай, тянись, наш телефонный роман, роман бес-коне-ечных разговоров… Эти шорохи, этот тонущий в самых важных местах голос, это безнадежное вслушиванье, но и сквозь затаенное дыханье, замиранье и ужас прервать – что, что ты сказал?

Она привыкла быстро-быстро. И вновь так ли уж это было грешно, разве примешивалась сюда хоть капля душевности? Ну разве что капля. Но любой начинавший жить жизнью духовной знает, как быстро растет в душе потребность во все более частом и тесном соприкосновении с церковью, ее таинствами, эта вдохновенная утопическая жажда постоянного очищения, откровения помыслов, исповеди… Как необходим бывает порой совет старшего, кажется, невозможно дальше жить без душеспасительного совета!

Не обо всем успеешь спросить в храме, вечная спешка, требы – прости, надо человека съездить причастить, прости, надо идти крестить, прости, еду освящать квартиру, прости, опять пригласили читать лекцию в клубе железнодорожников. Бог простит вас, батюшка, но когда же мы будем разговаривать?

Итак, она звонила. Во-первых, благословлено было Петрой, во-вторых, только по делу. Исключительно в целях самосовершенствования.

Отец Антоний брал трубку, отец Антоний произносил:

– Але!

О телефон, проводки и трубка. Обманщик и зазнайка, с тобой у нас особые счеты, ты – иллюзия, ты – майя, тебя – нет, о проводник неправды и зла! Ты говоришь родимым голосом, так запросто сжимающим в мычащий комок слабую человеческую душу, но нет, это не он, человека рядом нет, это ты искусно подделываешь его голос.

Что ж, продолжайся, наш телефонный роман, роман бесконечных разговоров… Тихое шуршание – так шуршит дождь по крыше в августовское ненастное время, так время перекатывается – тихо-тихо. Но и осень проступает, а с ней неприметно летит к земле болотный сумрак, быстро и мягко выстилающий городские дворы, ибо не прийти ему невозможно.

И оттого ли, что именно в эти тихие сентябрьские дни он родился, да и повстречались они в ту же неверную переходную пору, когда и грубый обман готов принять за последнюю правду (хотя не исключено, что дело лишь в так поразившей однажды строке Тютчева – все, разумеется, той же, той же – так неизменно, так беспроигрышно надрывающей сердце), но в такой же вот точно серый день, пустой, когда неоткуда да и нечего ждать утешенья, потому что дважды два четыре, неужели так трудно запомнить, и вот она, аксиома твоего существованья – ты один, один бредешь по этой земле, – однажды вечером, таким же беззвучным и хмурым, звенит звонок. Прорубает тишину, продирает этот бесцветный холст, эту плоскость и тесноту жизни – в пространство, в глубину. И острое предчувствие, и мгновенная догадка, и знанье – изначальное, обо всем, что наступит дальше, – прохватывают, ударяют, как гром – не надо, не надо даже приближаться, не надо брать трубку!

Но не взять как? И едва услышав его голос, она понимает: годы прошли в ожидании. Все эти годы она ждала, когда он позвонит сам и начнет говорить. И то тепло, которое только он умеет распространять, прольется быстрым узким потоком по телефонному проводу и войдет в нее. Его голос уносит ее из комнаты и погружает в иное бытие – его доброты и привета. Его голос – самый родной, неважно, что он произнесет, одно звучание, один тембр.

– Здравствуй, Анна, это – отец Антоний.

И изумленная Анна млеет. Надо же, позвонил. В кои-то веки. Первый раз. И робеет, не знает, что сказать.

– Здравствуйте, отец Антоний.

– Анна, я забыл спросить тебя… – что-то он говорит, объясняет, но ей ясно так, что она почти плачет, ослепленная истинным положением дел, объясненья – повод, причина не в этом, просто он жалеет ее, просто незаметно показывает ей, что она не одна бьется в своей жизни, все равно все мы вместе, все равно кому-то (хотя бы и ему) по-настоящему важно, как и чем она живет. Но как он угадал, что сейчас именно и надо было позвонить, в эту минуту, осень, день?