Дети декабря - Платон Беседин

Смятин вспомнил, что не спросил цены.

– Простите, так а сколько до Кошица?

Улыбнувшись, прощелыга назвал сумму. Совершенно невероятную в своей нахрапистости. Смятин забуксовал.

– Сколько?! Вы что, издеваетесь?

– А что? Дорого? – прощелыга резко остановился.

– Конечно, дорого!

– Так чего мозги паришь? Я тут тебе сумки тащу!

– Я парю?! – разозлился Смятин. – Ты мою сумку сам потащил! Спасибо, помог. Дальше я сам.

Смятин ощетинился, ожидая вспышки. Но прощелыга вдруг улыбнулся, обнажая цвета хозяйственного мыла зубы.

– Ладно, сотка устроит?

Смятин кивнул. Всю дорогу до улицы Кошица прощелыга болтал, сообщая последние тоскливые новости. Учителей, врачей лишили пособий. Добровольцам, ушедшим в АТО, по возвращении не предоставили льгот. Цены взлетели и летят дальше.

Насупленный пейзаж за окном был под стать рассказу. Но прощелыга рапортовал жизнерадостно, бодро, сдвинув назад кепку, отделанную серым искусственным мехом.

– Доллар был восемь – стал двадцать пять! Олигархи были – остались! Цены – аврал! Крым, Донбасс – просрали! И Закарпатье просрём! Спасибо Евромайдану! Слава Украине! Героям слава!

Прощелыга захохотал. Смятин, напрягаясь, проговорил:

– А разве можно вот так – ругать?

– Ха! Это тебе не Россия! У нас всё можно!

– Да уж…

– Знаешь, как говорят? – подмигнул прощелыга. – Россия – тюрьма, Украина – дурдом.

И он вновь засмеялся. Но Смятин больше не реагировал, не отвечал. Слушал. Разглядывал тёмно-ржавые воды Днепра. Такси неслось по Южному мосту. Рыбаки, как отвердевшие песочные замки, застыли на берегу. Рядом дымил кабак, обклеенный ярко-зелёной плёнкой.

На Кошица таксист не сразу отыскал нужный дом. Смятин расплатился, потащил клетчатые баулы на шестой этаж. Лифт не работал. Коридор тянулся бледно-розовыми стенами. Несмотря на дневное время, горели пузатые фонари. Смятин, запыхавшись, подтащил сумки к квартире, остановился. Зачем-то нажал на дверной звонок, прислушиваясь. Потом отворил дверь, зашёл внутрь. Втащил сумки.

– Дом, милый дом…

Синтетически пахло стройматериалами. Хотя ремонт закончили два с половиной месяца назад. Смятин осмотрел квартиру и, не разбирая сумок, завалился спать.

* * *

Смятины купили эту квартиру в память о киевской жизни. Четыре года в украинской столице. И первый можно было назвать счастливым. Они гуляли по киевским паркам, как хотел Смятин, и посещали музеи, как хотела жена. Почти не ссорились, не плевались друг в друга жидким азотом упрёков и обвинений. А если ругались, то мирились сразу же. Плохого они не помнили. Не хотели помнить. Предпочитая верить, что тот киевский год был счастливым.

Но сейчас, думал Смятин, разве это имело смысл? Когда с треском расходились данные перед алтарём обещания. Когда остальные годы нельзя было назвать не то что счастливыми, но даже сносными. Когда сердце трубило о близкой капитуляции тоскливым нытьём и бешеным пульсом. Но квартира стояла – свеженькая, после ремонта. Ждала их. Или его. Или детей.

Смятин покупал квартиру ещё в недострое. Он помнил, как риелтор завёл его в помещение с влажными стенами. Стеклопакеты, батареи, котёл автономного отопления уже стояли. Риелтор говорил о прекрасном будущем. Но тогда, чувствуя изжогу, Смятин не мог представить, как каменная обнажённость превратится в жильё, сухое, тёплое, умиротворяющее.

– Сделаете ремонт, – словно читая мысли, уверенными мазками рисовал будущее квартиры номер тридцать шесть риелтор, – и красота! У нас люди по несколько квартир сразу берут…

– Для чего?

– Как? – Лысина риелтора неравномерно увлажнилась. – Сдают. Или продают. Они ведь с каждым днём дорожают.

– Да-да, – закивал Смятин, и собственный вопрос показался ему глупым.

За окном люди в ярко-зелёной форме сажали деревья. Это понравилось Смятину больше всего.

– А здесь, – когда они вышли на улицу, сказал риелтор, указывая на площадку перед домом, – будет детский садик.

– Хорошо, – одобрил Смятин, но пока там была огромная лужа, на ржаво-зелёной поверхности которой дрейфовали куски пенопласта и пластика.

Всё то, о чём столь уверенно, как о свершившемся факте, говорил риелтор, было за границей его, Смятина, понимания. Он не представлял, не рисовал картинку, хотя (и не без усердия) пытался. Но тогда для него существовали лишь голые влажные стены, испачканные люди, перепаханная колёсами грузовиков земля и волнительная неопределённость.

Смятин уселся на бетонное основание бигборда, взял бутылку пива и упаковку сосисок. Жевал, пил, рассматривая строившиеся дома. Попытался ещё раз представить будущее жильё. Своё будущее в принципе. Потом набрал жену, рассказал об увиденном. Даже процитировал несколько фраз риелтора. Жена наседала, задавала глупые, по мнению Смятина, вопросы. Он отвечал кратко, не вдумываясь.

– В любом случае тебе решать, – предсказуемо закончила жена.

«Тогда чего долбишь?» – зло подумал Смятин. И эта злость испугала. Но, с другой стороны, если жена делегировала ему полномочия, то должна была принимать выбор. А она, Смятин видел это в подробностях, мелких и неприятных, как застрявшие между зубами кусочки мяса, будет критиковать, сначала ненавязчиво, а после резче, грубее, давя на больные места. Она могла. Ой как могла! И Смятин, добив пиво, вдруг резко, как инфаркт, ощутил глупость и тщетность своей женитьбы. «Для чего? Для чего жить с человеком, который презирает тебя? Столько времени! Столько времени…»

Мимо промчался красный фургон с надписью «Мы доставляем будущее». Встав, Смятин обнаружил, что его новые шорты выпачканы жёлтой краской. Расстроился, потому что шорты были не из дешёвых, а он редко, учитывая наличие жены и троих детей, позволял себе покупку нормальной одежды.

В мини-маркете «Абрикос», где покупалась вторая бутылка пива, уже литровая, кассирша – азиатка с инфернально-красными губами – мило улыбалась Смятину. Он захотел её. Смятин не слишком часто общался с женщинами и предпочитал объяснять это верностью. Но на самом деле виною был страх. Страх расплаты и неумения. И если Смятин изменял, то изменял импульсивно, чаще всего будучи пьяным. Сейчас его мысли обласкали лицо азиатки.

Подпив, он вернулся в мини-маркет в третий раз. С конкретной, сочившейся похотью целью. Но кассирши-азиатки на месте не оказалось. Заменявшая её толстушка о ней ничего не знала.

– Как так? – удивился Смятин.

– Я не понимаю, о ком вы…

Смятин расстроился и перешёл на ужгородский коньяк. Тем вечером он напился. А следующим утром, терзаемый похмельным ознобом, отдал риелтору залог, лишь бы не ехать смотреть другие квартиры. Квартирный вопрос на время решился.

* * *