Читать не надо! - Дубравка Угрешич

Современному человеку, наконец-то покинутому Богом и идеологиями, предоставленному полностью самому себе, осталось только одно — он сам, неприкрытый, голенький. Достигнув «практической свободы» (Бодрийяр[38]), человек не понимает, ликовать ли ему от этого столкновения с самим собой или наоборот, потому что, похоже, более всего современному человеку хочется при своей новой свободе уйти от самого себя. Нынешняя культура одержима идеей добровольного изгнания и выражает эту идею многочисленными способами. Одержимость культуры измышлениями и переизмышлениями собственного «я» — это признак того, что человеку становится тесно в своей собственной оболочке. Стремление к иной жизни социально узаконено и поощряется как средствами массовой информации, так и, разумеется, стараниями производителей, всегда готовых удовлетворять желания своих потребителей.

Медицина, в особенности пластическая хирургия, стала для современного человека волшебным средством преображения; вариации на тему переделывания себя многочисленны и полны фантазии. Некая Синди Джексон перенесла дюжину операций в стремлении изменить свою внешность и стать похожей на куклу Барби. Одна жительница Нью-Йорка выдержала множество операций, чтобы стать максимально похожей на свою любимую сиамскую кошку.

Культурная одержимость физическим преображением (а ничего, кроме собственного тела, мы в своем распоряжении не имеем) находит удовлетворение в спортивных залах, в индустрии диет, технике лепки тела и, разумеется, в моде.

— Вам дано быть такими, какими захотите, — утверждает Ральф Лорен, проводя в жизнь идею о том, что создание самого себя есть фактически высшая стадия человеческой свободы.

Культурная одержимость «духовной» свободой находит удовлетворение в поисках всякого рода гуру, таблетках счастья и пособиях на тему: как стать иным, как изменить себя. Вместо профессии психотерапевта появилась новая: теперь «инструктор» управляет личной жизнью человека, предлагает жизненные изменения, руководит отдельными моментами личной жизни.

Охота к перемене мест уже не удовлетворяется туризмом (суррогатом эмиграции), она прибегает к суррогату воображения — архитектуре. «Диснейфикация» Америки, а также постепенно и всей Европы, подкрепляется такими универмагами, как «Найклэнд», мультимедийный коммерческий храм кроссовок, а также отелями, тематическими парками, торговыми моллами, где «покупатели превращаются в иммигрантов. Система, в которой они вращаются, слишком необъятна и не способна зафиксировать их в определенном месте, но держит покупателей крайне цепко, не давая им возможности выйти за ее пределы и эмигрировать в иное место» (Мишель де Серто[39]).

В конце двадцатого века человек сам сделался собственной любимой игрушкой. Он занят тем, что делает и переделывает, изменяет и снова преображает себя. В общем, сегодня все великие утопии и революции слились в одно: идею революции в отношении собственного тела, своего собственного имиджа, своей собственной личности.

Эмиграция — жизненный выбор, а не спектакль и не игра. Эмигранта от туриста или самопреображенца отличает пока еще бесповоротность изгнания. Не будь причины в этом, мы все стали бы эмигрантами.

Наша отчизна пребывает в изгнании. (Мигель де Унамуно)

Истинный эмигрант не возвращается никогда, даже если может вернуться, даже если боль, имя которой «родина», утихла. К чему повторять тот же путь? На две эмиграции мало у кого хватит сил.

Однажды я спросила Иосифа Бродского, не вернется ли он когда-нибудь в Россию, хотя бы ненадолго. Вместо ответа он показал мне письмо. Небольшое смятое письмецо на русском языке со злобными антисемитскими выпадами. Анонимный корреспондент предупреждал писателя, чтобы тот и не думал возвращаться в Россию.

— Как можно после такого возвращаться? — сказал Бродский.

Меня поразил тогда пафос его ответа — не письмо, а то, как он его воспринял. Ведь Бродского никак нельзя было отнести к «играющим в эмиграцию».

Потом в сборнике интервью с поэтом я натолкнулась на трогательную подробность. Когда журналистка задала Бродскому тот же вопрос, что и я, Бродский показал ей все то же письмо.

Известному эмигранту явно нужно было некое оправдание своей позиции. Он не умел или просто не хотел объяснить свое внутреннее состояние, смешение чувств, может быть, даже усталость от заезженного сюжета. Словом, Бродский каждый раз реагировал на вопрос о его возвращении в Россию заготовленной патетической пантомимой с ключевым аргументом в виде смешного, измятого анонимного письма.

«В порядке», благополучный и устроенный на закате лет, что же дальше? А дальше — выбор между двумя формами бытия: верой и чувством юмора. (Э.М. Сьоран)

Один мой знакомый русский писатель, эмигрировавший в годы «холодной войны», был необыкновенно тепло встречен в Западной Европе. В своих многочисленных интервью он до бесконечности, пока самому не надоело, цитировал заезженный афоризм: «Коммунизм, подобно вампиру, сосет кровь из своих же адептов».

— Эмитировал я из-за сосисок, — признался он в конце концов.

— В каком смысле?

— В России нет сосисок.

Словом, мой знакомый публично совершил акт личной дегероизации. Вскоре после этого его оставили в покое, поскольку он с тупым упрямством продолжал бубнить про сосиски. Его книги печатались, но незаслуженно игнорировались. Средства массовой информации любят героев.

Хорошо это или плохо, но ты — посторонний. (Брейтен Брейтенбах)

Однажды меня пригласили на одну научную конференцию: я была рада возможности выступить перед коллегами. Я такая же, как и вы, сказала им я, имея в виду, что много лет преподавала в университете.

Мгновенно по рядам участников пробежала рябь недовольства. Сама того не понимая, я публично допустила промах. Эмигрантам дозволено многое, но только не быть такими, как мы, нормальные, законопослушные люди. Потому что мы за свою нормальную, законопослушную жизнь дорого заплатили, но с нами так никто не носится.

Некто из присутствующих заметил, что моя эмиграция по сути и не эмиграция, потому что у меня есть паспорт и я могу, когда захочу, вернуться на родину, ведь никто же там меня не прибьет и не посадит в тюрьму, не так ли? Такую эмиграцию вполне можно было бы назвать затянувшейся туристической поездкой.

Другой участник конференции, чех, кричал, что он бежал в Германию от коммунизма, а я, насколько ему известно, бежала от посткоммунизма, от демократии. И я не имею права дискредитировать достойную традицию восточноевропейской эмиграции.