Пояс Ориона - Татьяна Устинова

– При чём тут моя жизнь, дядь Саш? – вспылила Настя.

– При том, что ты просто обязана знать, что здесь было до тебя, до того момента, как ты сюда пришла. Как воевали, как строили, как делали корабли, как плавили сталь, как романы писали! Это всё твоя жизнь. И конкретно твоей жизни не было бы, если б не было… всех этих людей до тебя.

Он глотнул чаю и добавил:

– Кстати, есть легенда или версия, как на Руси появилось обращение «дядя» и «тётя»! Считается, что его ввёл указом Дмитрий Донской после какого-то особенно страшного мора, когда перемёрло почти всё взрослое население, дети и подростки остались сиротами. И Дмитрий Иванович велел детям обращаться к чужим взрослым «дядя» и «тётя», чтоб хоть иллюзия создавалась, что у них есть родные! А ты говоришь – какая разница.

– Ну, я же просто так говорю, – пробормотала Настя. – И потом! Вы, взрослые, очень любите нас пугать! Вы все живёте какими-то доисторическими категориями! Войны, пожары, эпидемии, мор!.. В нашем поколении ничего такого не будет, неужели непонятно?! Мы не допустим! У нас открытый мир, мы совсем по-другому живём!

– Настя, – сказала Тонечка, – нет никакого открытого мира. Есть интернет, он, конечно, создаёт иллюзию открытости, но это только иллюзия…

Настя дёрнула плечом:

– Ты не понимаешь ни-че-го! Ва-а-абще! Именно на наше поколение пришёлся глобальный разрыв с прошлым!.. Вот ты и бабушка – у вас никакого разрыва нет, вы одинаковые, и представления о жизни у вас одинаковые! А я другая! Дру-га-я! И Данька другой!

– Не уверен, – пробормотал Даня.

Настя не обратила на него внимания.

– И вы никогда нас не поймёте, потому что мир изменился, а вы не хотите это принимать!

– В чём именно изменился мир?

– Как?! – поразилась Настя. – А информационные технологии?!

– Да бог с ними, – продолжал Герман. – Мой дед пел в церковном хоре и учил в гимназии латынь. А моя мама, дедова родная дочь, работала у Сергея Королёва и провожала в космос Леонова. И только посмей сказать, что ты не знаешь, кто такие Королёв и Леонов!.. Вот это я понимаю – разрыв поколений! А в интернете сидеть уже научились, по-моему, все, и стар и млад.

– Всё равно в нашем поколении ничего не будет, – сказала Настя убеждённо. – Ни войн, ни эпидемий. Мам, ты ещё про чуму задвинь! Ты любишь про чуму и Средневековье! И про то, что население Европы почти вымерло!..

– И что? Так оно и было!

– Да они же дикие были! Ди-ки-е!.. Руки не мыли! Все отходы в речки сливали! И препаратов никаких не было! Их только потом придумали!.. А мы цивилизованные! И лекарства есть от всего!..

– Положим, не от всего, – вставил Даня, и Тонечка посмотрела на него.

…Его мать умерла от болезни, которую так и не научились как следует лечить.

– Вся штука в том, – проговорил Герман задумчиво, – что ничего нельзя как следует предвидеть. Сейчас всё хорошо и прекрасно, можно сидеть в ожидании обеда и рассуждать о разрыве поколений, а что может случиться завтра, никто не знает.

– Да ничего не может случиться! – фыркнула Настя. – Вот этим мы и отличаемся! Вы всё ждёте каких-то ужасов, а мы точно знаем, что никаких ужасов не будет! Правда, Данька?

Тот пожал плечами.

– Я бы не был так уверен. То и дело что-то происходит. Всякие экзотические вирусы и микробы появляются…

– Да ну тебя, – отмахнулась Настя. – И ты туда же!..

Родион за время дискуссии не проронил ни слова, да и не слушал почти. И вообще его удивляло, как взрослые люди могут всерьёз рассуждать про всякую ерунду. Эпидемии, войны, какие-то цари и опричники! Разве это важно? Важно, что дядьку забрали, что негде ночевать, что денег негде взять, хотя бы чтоб обратно в детдом вернуться – пусть позорно это, но куда деваться?! Важно, что новая жизнь оказалась фейком, пустышкой, а он просто замирал от счастья и предчувствия перемен, когда ехал в Нижний на перекладных. Важно, что избили его сильно и теперь везде болит – во рту, в боку, в коленке!.. Важно, что ему хочется есть и спать, а поесть и поспать он может только из милости, если взрослые посторонние люди его покормят и пристроят на кровать.

Важно, что его так и тянет нарисовать эту невозможно красивую и сердитую девушку, и он уже придумал, как её нарисует, но нет ни бумаги, ни карандаша. И где их взять, у кого попросить?..

Когда принесли еду, Родион обрадовался, но оказалось, что жевать он почти не может – так больно зубы и щёку. И жалко было мяса – здоровенный кусище, и пахло от него как-то особенно вкусно, совсем не так, как в детдомовской столовой, хотя повариха тётя Люба всегда старалась приготовить получше, её стряпню воспитанники любили! Особенно коврижки, которые она пекла на Новый год, и куличи на Пасху. Изюма она всегда клала много, больше, чем положено по рецепту, и это было очень вкусно. Если сторож Лексеич отправлялся на рынок за изюмом, все знали – весь детский дом! – что тётя Люба задумала плюшки ставить и вечером будет особенный чай!

Но этот кусок мяса с тёти Любиным никак уж нельзя было сравнить, а прожевать его Родион не мог.

Тонечка, поглядев на его мучения, заказала паштет и бульон.

– А мясо мы с собой заберём, – сказала она официанту, а на самом деле Родиону. – И потом разогреем. У нас же печка есть!.. Или вас попросим.

Родион проводил мясо глазами – он был уверен, что ничего им с собой не дадут, а официант его сам съест.

С паштетом дело пошло веселее, его не нужно было жевать, и бульон он выхлебал с удовольствием – Тонечка попросила положить яйцо и лапшу вместо овощей соломкой.

После еды непреодолимо захотелось спать, и он почти не помнил, как заплетающиеся ноги несли его по тихим и тёплым коридорам, как по воде. Потом Тонечка взбивала подушку, а Александр Наумович стаскивал с него футболку и штаны, а когда взрослые вышли, осторожно прикрыв за собой дверь, – он уже спал.

Он спал под одеялом, от которого пахло свежестью, постепенно согревался, и ему снились мать и лето – самое лучшее, что только может быть в жизни.

Утром жена объявила мужу – в полном соответствии с законами драматургии, – что так больше продолжаться не может.

…Она не хочет и не будет так жить!

С вечера они улеглись, как оловянные солдаты в коробку, каждый на своё место, руки по швам, и Тонечка долго сопела в темноте, надеясь, что муж заговорит первый, но он всё молчал, а потом как-то неожиданно оказалось, что уже утро, за окнами белый зимний рассвет, и лежат они в обнимку, и ей невыносимо жарко, но пошевелиться никак невозможно, потому что муж притиснул её к себе и пристроил на неё тяжёлую горячую ногу. Она ещё немного полежала, изнемогая от жары, а потом стала спихивать его с себя. Её возня привела к тому, что муж распахнул глаза, некоторое время смотрел на неё очень близко.

Она всё возилась.

Тогда он схватил её за шею – ладони были сухими и горячими, – укусил за ухо и поцеловал куда-то под глаз.