Луиза Сан-Феличе. Книга 2 - Александр Дюма

Меньше чем за три часа оттуда было унесено все, вплоть до свинцовых переплетов с окон.

Пальюкелла, которого Микеле тщетно искал на площади Пинье, чтобы сообщить о своей удаче, был одним из первых, кто кинулся ко дворцу и осмотрел его с любопытством и не без выгоды для себя от подвала до чердака и от фасада, смотрящего на церковь святого Фердинанда, до фасада, выходящего на Дарсену.

Фра Пачифико, напротив, видя, что все погибло, с презрением отвернулся от вознаграждения, предложенного его униженному мужеству, и с бескорыстием, делавшим честь давним урокам дисциплины, полученным им на фрегате адмирала Караччоло, отступая шаг за шагом, бился как лев лицом к лицу с врагом, пока не укрылся в своем монастыре, пройдя через Инфраскату и подъем Капуцинов; закрыв за собою ворота монастыря, он поставил осла в конюшню, дубинку бросил в сарай и смешался с толпой братьев, певших в церкви «Dies ilia, dies irae» 12.

Нужно было обладать немалой долей проницательности, чтобы искать в монастыре и распознать под монашеской рясой одного из вождей лаццарони, дравшегося с французами в течение трех дней осады Неаполя.

Николино Караччоло с высоты крепостных стен замка Сант'Эльмо следил за ходом сражений 21, 22 и 23 января и, как мы видели, в ту минуту, когда смог прийти на помощь французам, выполнил свои обязательства по отношению к ним.

Велико же было его удивление, когда он увидел, что лаццарони, хотя никто и не думал их преследовать, поспешно покинули свои посты, сохранив оружие, и не то чтобы стали пятиться к дворцу, но, напротив, ринулись туда.

Через мгновение все ему стало ясно: по той поспешности, с какой они опрокидывали часовых, врывались в двери, мелькали в окнах и на всех этажах, выскакивали на балконы, он понял, что в часы затишья, чтобы не терять время, сражавшиеся превратились в грабителей, и, так как он не знал, что разграбление дворца совершалось по инициативе французского генерала, он послал в этот сброд три пушечных ядра, которые смяли семнадцать человек, среди них одного священника, и откололи ногу мраморного великана, древнего изваяния Юпитера Статора, украшавшего Дворцовую площадь.

В какой мере жажда грабежа овладела толпой и заглушила в ней всякое другое чувство? Мы приведем сейчас два факта, взятые из тысячи подобных; они дадут представление о переменчивости настроений этого народа, который только что проявил чудеса мужества, защищая своего короля.

Адъютант Вильнёв, продолжая удерживать Кастель Нуово, послал лейтенанта во главе патрульного отряда из пятидесяти человек с приказом пробиться сквозь эту обезумевшую от грабежа толпу и добраться до улицы Толедо, чтобы установить связь с французскими аванпостами. Лейтенант позаботился о том, чтобы впереди отряда шло несколько патриотов-лаццарони, которые время от времени восклицали: «Да здравствуют французы! Да здравствует свобода!» На эти крики моряк из Санта Лючии, ярый сторонник Бурбонов — моряки из Санта Лючии до сих пор сплошь приверженцы Бурбонов, — принялся кричать: «Да здравствует король!» Так как этот крик мог иметь нежелательный отклик и побудить толпу к расправе со всем отрядом, лейтенант схватил моряка за воротник, и держа его на расстоянии вытянутой руки, крикнул: «Огонь!»

Моряк упал, расстрелянный в самой гуще толпы, но лаццарони, поглощенные сейчас другими заботами, не думали ни о его защите, ни о мести.

Второй случай был с дворцовым слугой: не подумав, он вышел из дворца в ливрее, обшитой золотым галуном; народ тотчас же сорвал с него ливрею и разорвал на куски, чтобы потом снять с нее золото, хотя эта ливрея и принадлежала королю.

В ту самую минуту, когда со слуги короля Фердинанда стаскивали ливрею, чтобы ободрать золотой галун, генерал Келлерман, спустившись со своим отрядом в две-три сотни людей со стороны Мерджеллины, вышел через Санта Лючию на Дворцовую площадь.

Но перед тем, как прибыть сюда, он остановился перед церковью Санта Мария ди Порто Сальво и объявил, что желает видеть дона Микеланджело Чикконе.

Это был, напомним, тот самый священник-патриот, за которым послал Чириллло, чтобы тот дал последнее причастие сбиру, раненному Сальвато в ночь с 22 на 23 сентября и умершему утром 23-го в угловом доме у Львиного фонтана, куда его перенесли. У Келлермана было письмо Чирилло, который, обращаясь к патриотизму достойного священнослужителя, призывал его присоединиться к французам.

Дон Микеланджело Чикконе не колебался ни минуты: он тотчас последовал за Келлерманом.

В полдень лаццарони сложили оружие и Шампионне въехал в город как победитель. Негоцианты, буржуа, вся мирная часть населения, не принимавшая участия в боях, не слыша больше ни ружейных выстрелов, ни стонов умирающих, начала робко отворять двери и окна лавок и домов. Один вид генерала уже обещал спокойствие: он ехал в окружении людей, дарования, ученость и мужество которых завоевали уважение всего Неаполя. Это были: Баффи,

Покрио, Пагано, Куоко, Логот.ета, Карло Лауберг, Бассаль, фазуло, Молитерно, Роккаромана, Этторе Карафа, Чирил-ло, Мантонне, Скипани. День воздаяния настал, наконец, для всех этих людей, которые прошли путь от деспотизма к гонениям и от гонений к свободе. Генерал, заметив, как одна из дверей отворяется, приблизился к ней и попытался уверить тех, кто отважился выйти на порог (он говорил по-итальянски), что все беды кончены, а его цель — принести им мир, положить конец войне и заменить тиранию свободой. Бросив взгляд на дорогу, которой проехал генерал, и убедившись, что спокойствие воцарилось там, где минуту назад французы и лаццарони дрались не на жизнь, а на смерть, неаполитанцы окончательно успокоились, и все это население di mezzo ceto — иными словами, буржуазия, составлявшая силу и богатство Неаполя, — украсив себя трехцветными кокардами за ухом, с криками «Да здравствуют французы!», «Да здравствует свобода!», «Да здравствует Республика!» стало весело заполнять улицы, махая платками; и по мере того как толпа успокаивалась, она дала волю той пылкой радости, которая овладевает людьми, уже погружавшимися в мрачную бездну смерти и вдруг, каким-то чудом, снова вернувшимися к жизни и свету.

И в самом деле, если бы французы помедлили войти в Неаполь еще сутки, кто знает, что случилось бы с оставшимися в живых патриотами и с уцелевшими домами!

В два часа пополудни Роккаромана и Молитерно, утвержденные в звании народных вождей, издали указ об открытии лавок.

Этот указ был помечен вторым днем I года Партенопейской республики. Шампионне с тревогой заметил, что к нему присоединились только буржуазия и знать, а народ держится в стороне. Тогда он решился на отчаянное предприятие, назначив его на следующий день.

Главнокомандующий прекрасно знал, что, если бы только ему удалось заполучить в свой лагерь святого Януария, весь неаполитанский народ последовал бы за ним.

Он отправил Сальвато, который охранял кафедральный собор — иными словами, самый важный пункт города, — письмо с распоряжением ни в коем случае не покидать свой пост иначе как по приказу самого генерала.