У нас есть мы - Ирина Горюнова

– У тебя сильный энергетический упадок, аура затемнена. Много грязи. Ладно, встаем на сеанс.

* * *

Сначала я ничего не ощущала. Голову заполоняли всякие обыденные мелочи и проблемки. Я пыталась гнать их прочь, сосредоточиться на музыке, представляла себе поля, луга, горы, озера. Стало немного лучше, мысли отходили на второй план. Потом я почувствовала, что за моей спиной стоит кто-то, большая черная тень, и я точно знала, что это не Петр. Страх вползал в меня липкой лентой, змеился вверх по позвоночнику, касался меня холодными пальцами, зудел, заставляя поднывать низ живота. Так продолжалось целую вечность. Потом перед глазами появился свет и расцвел белоснежный лотос, прямо на вершине золотой сияющей пирамиды, под основанием которой сверкали и перекрещивались голубовато-желтые электрические разряды. Стало легко и спокойно. Когда сеанс закончился, Петр объяснил мне, что мрачная тень – это маг, учивший меня в юности черной магии. Он смотрел, кто пытается снять его привязки и освободить от влияния, потом понял, что не справится, и ушел. Лотос – это открытая седьмая чакра. Сахасрара. Золотая пирамида – частота, чья помощь потребовалась для очищения и защиты. Еще Петр сказал, что я и сама многое вижу, просто пока не могу объяснить, и такое видение – тоже дар, многие развивают его всю жизнь, а мне он дан от природы.

* * *

Так я попала в ученики и ни разу об этом не пожалела. Мой муж первое время боялся за меня, кричал, что это секта, меня используют, а я – непроходимая дура, но потом познакомился с Петром, его женой и ребенком, с группой учеников и – успокоился. Правда, насмешливо называл Петра «ваш гуру». Я старалась не обращать на эти выпады внимания. Медитации и работа над собой стали главным смыслом моей жизни, тем, что позволяло мне становиться более сильной, спокойной, уверенной в себе. Я открывала новый мир, смотрела другими глазами и училась, училась, училась…

Думаю.

Мысли, крови сгустки,

больные и запекшиеся, лезут из черепа.

В. Маяковский

Знаешь, Петр, когда я была маленькой, я ненавидела беспомощную девочку, отражавшуюся в зеркале, по многим причинам. Она была слишком слабая физически и морально – и слишком упрямая, слишком зависимая от любви. Она заглядывала взрослым в глаза и ждала одобрения своих поступков, мечтала о небе и солнце, о полетах во сне и наяву, а вместо этого каждый день сталкивалась в зеркале с нахохленным, коротко стриженным воробушком, закукленным в сто дурацких, сшитых на скорую руку одежек, и вид ее совершенно не походил на наряд сказочной принцессы, которой мечталось себя видеть… Наверное, поэтому я так любила сказку о Золушке. Сидя дома, – простуженная, с красными глазами и хлюпающим носом, в толстых шерстяных носках и отвисших на коленях рейтузиках, – я строила карточные домики, рассыпавшиеся под моими руками, клеила бумажные короны, старательно навертывая на них фольгу, разлетавшуюся по углам комнаты, как мотыльки, и осознавала всю эфемерность совершаемых действий. Я так хотела вырасти, чтобы изменить себя, свою жизнь, стать сильнее и самой отвечать за совершаемые поступки! Мне было нельзя: есть мороженое – оно слишком холодное, получить в подарок куклу – она слишком дорогая, ходить одной гулять на улицу – это слишком опасно, кататься на велосипеде – это негигиенично и можно натереть промежность и занести инфекцию, есть конфеты – испортятся зубы…

По воскресеньям я могла смотреть передачу «В гостях у сказки», по будням – слушать «Радионяню», рисовать и читать книги, а еще смотреть старые открытки и журналы, играть в паровозик, дочки-матери, в доктора. Когда я плохо себя вела, бабушка говорила, что придет дядя-водопроводчик и заберет меня с собой, или цыгане… Я боялась… Я не была уверена в любви к себе: мама, папа, бабушка, дедушка – они все вроде бы и любили меня, но в то же время всегда находили невероятное количество дел, которые нужно сделать, и на меня сил не оставалось. Когда я канючила: «Ба, мне скучно!», она всегда отвечала: «Умному человеку всегда есть чем заняться, мне, например, никогда не бывает скучно». Иногда я вела себя неприлично, и тогда меня ставили в угол. Из упрямства я не просила прощения. Прихватывая со стола карандаш, разрисовывала обои, горланила песни, приплясывала, считала узоры и трещинки на потолке, в общем, вела себя неподобающе. Когда терпение бабушки лопалось, она приходила в комнату и спрашивала: «Ты еще будешь себя так вести?», я смотрела на нее честным взглядом и говорила: «Нет», – тогда мне разрешали покинуть угол. Однако, меняя место дислокации на диван или стул, я всего лишь перемещалась по комнате, оставаясь настолько же одинокой, как и в углу.

* * *

Через несколько лет меня стали отправлять на лето в пионерский лагерь, дабы я «не путалась под ногами» и «укрепляла здоровье на свежем воздухе». Половину времени я проводила, лежа в мрачном и сыром изоляторе на узенькой, скрипящей ржавыми пружинами койке, поскольку часто простужалась, а другую половину – в каких-либо кружках или маршировках по аллеям лагеря с дурацкими речовками, повсеместно введенными «для поддержания коммунистического духа подрастающего поколения»: «Кто шагает дружно в ряд? Пионерский наш отряд. Раз-два, левой, раз-два, правой…», «Раз-два – взвейся, флаг, три-четыре – тверже шаг!..» – и тому подобное каждый день часа по полтора, пока не запершит в горле и не станут отваливаться ноги. Чтобы заслужить благосклонность родителей, я получала грамоты: «За активность на марше «Салют – Победа», «Диплом кружка «Умелые руки» I степени»… Зато по ночам отрывалась, рассказывая в спальне придуманные сказки о том, что я инопланетянка, свалившаяся случайно с неба. В доказательство же предсказывала ближайшее будущее всем желающим. Самое странное заключалось в том, что многое сбывалось. К кому когда приедут родители, а к кому нет, будет ли солнце или дождь, принесет ли любимый мальчик цветы, пригласит ли на танец… В результате от меня либо шарахались, обходя стороной (и как можно дальше), либо заискивали, в надежде на лучшее предсказание и делились присланными из дома сладостями. Я беззастенчиво их ела.

* * *

Влюблялась я, как правило, безответно, а потом долго тосковала по предмету собственной страсти. Так продолжалось довольно долго… лет до двадцати. Почему-то все мои любови не испытывали ко мне ни малейшей симпатии. Хотя я и не давала им понять, что они мне интересны, только записывала в тетрадочку стихи да делилась со школьной подружкой своим прекрасным, но оттого не менее печальным чувством.

* * *

Мне всегда не хватало сказки. В отношениях с мужчинами хотелось не обычных совокуплений, но тонкого родства душ, некоего «космического взрыва», такого, чтобы миры разлетались на осколки от прикосновений, а потом соединялись бы в новые планеты; хотелось не тупого животного секса, а прекрасного безмолвия, гармоничной тишины между нотами: тогда-то, именно в этот, растянувшийся в вечность миг, твоя душа сможет петь божественную оду любви…

Ты паришь в облаках, смотришь в бездонное небо и пронзительно ощущаешь этот миг безвременья: оно растянулось – и длится, длится, длится!.. И ты свободна, как никогда, и радостный смех наполняет тебя, оттого что ты счастлива и в твоей руке есть другая рука… Ты больше не боишься боли. Но это сон. Только сон.