Четыре оттенка счастья - Мария Миняйло

Со временем вопрос выбора стал для меня настоящей проблемой. Мама, конечно, больше склонялась к идее переводчика. Но и про пожарных я не мог забыть. Поэтому к концу пятого класса я окончательно решил, что буду учиться и на пожарного, и на переводчика. А там уже будет видно...

II

Однажды летом мы с мамой и бабушкой поехали на Западную Украину. Эту поездку я никогда не забуду. Бабушка очень хотела попасть в какой-то женский монастырь. И мы туда попали. Меня ровным счетом ничего не интересовало, я просто тихо бродил за мамой и рассматривал серые стены унылых коридоров. Потом мама с бабушкой куда-то ушли, оставив меня в мрачном коридоре. Я ждал их. Потом мне стало скучно, и я решил немного прогуляться. Отовсюду веяло скукой и тоской. Пока я не увидел картину. На серой стене висела красочная картина. Единственное цветное пятно во всем монастыре. Это была картина Страшного Суда.

Когда мы уже возвращались домой, я понял: «Мы все обречены»... после этого я поверил в Бога и утвердился в мысли, что попаду в ад. Составив на тетрадном листке список своих грехов, я понял, что искупить их не успею, даже если буду стараться всю жизнь, поэтому дорога одна... в ад. Каждую ночь я, засыпая, мысленно обращался к Богу и просил его быть милостивым. Я читал молитвы, носил крестик... старался быть хорошим. Я не хотел в ад.

Но еще больше я не хотел, чтобы в ад попал мой папа. А он должен был точно туда попасть. Я это знал. По крайне мере потому, что он сквернословил, а сквернословить – это грех. Я просил Бога его пощадить, умолял простить. Но папа упорно делал все, чтобы свести на нет все мои старания. А потом папа выкинул мой молитвенник в окно. Он, как обычно, ругался, что-то в сердцах рассказывая маме. Я сидел за столом, перемешивая ложкой гороховый суп. Я не мог есть, даже думать о еде не было сил, потому что папа грешил. Поэтому я начал шептать: «Господи прости, Господи прости...» Папу это разозлило, и он выкинул мой молитвенник, а с ним и мой крестик, и иконку, и все, что было так дорого сердцу. А я упал на колени и кричал: «Господи, прости его! Он не ведает, что творит! Это от дьявола!». Папа был в ужасе. Мне запретили даже думать о Боге и убедили, что его не существует. Было грустно это осознавать. Но радовало то, что в ад я таки не попаду. Мама улыбалась.

III

В седьмом классе я влюбился. Она была балериной. Напротив нашей школы располагалось старинное здание с огромной деревянной дверью и большими резными окнами. Это была балетная школа.

Идя домой из школы, я мог видеть, как они танцуют. Я часто останавливался напротив окон и мог подолгу любоваться их грацией и плавностью движений. Пугала только их худоба. Они чем-то напоминали мне фотографии жертв концлагерей времен Второй мировой. Но, тем не менее, они были особенные. Сашка со мной соглашался, а Олег считал их уродинами. Возможно, в его рассуждениях и была доля правды, но это не помешало мне влюбиться.

Она была самой красивой из всех балерин. По крайне мере для меня. Сашка, например, считал ее страшненькой. А я был влюблен. Мы так ни разу и не поговорили. Я даже не знал, как ее зовут. Несколько раз я через старенькую вахтершу передавал ей шоколадки. Она несколько раз помахала мне в окно. Она всегда улыбалась, когда меня видела. И я верил, что она тоже меня любит. Я готов был жениться.

Но в один из дней она исчезла. «Упорхнула твоя пташка за океан! В школу балетную ее взяли. Когда вернется? Да уж, наверное, миленький, никогда...» – вахтерша одарила меня беззубой улыбкой и скрылась за дверью. Мир рухнул. Хотелось умереть или хотя бы разрыдаться. Мама меня успокаивала. «Если ты действительно ее любишь, ты должен желать ей счастья», – говорила она, и я ей верил. Конечно, я желал своей любимой счастья. А еще мама сказала, что нужно уметь отпускать людей. И я отпустил свою балерину. Сашка меня жалел, а Олег непрерывно твердил, что все девчонки – дуры.

IV

Я всегда мечтал петь, но Господь (в которого я к тому времени уже не верил) обделил меня не только голосом, но и слухом. Правда, это не мешало мне петь в школьном хоре. Меня всегда ставили в первой линии запевающих, рядом с мальчиком, у которого был идеальный слух. Просто я, в отличие от остальных участников хора, знал наизусть все песни, которые были в программе.

Мальчик давал мне отмашку, когда запевать, а я вовсе и не пел, а просто тихо проговаривал текст, тем самым помогая другим. Но ведь слушатели этого не знали. И я хоть чуть-чуть, но был счастлив. Особенно хорошо мне удавались военные песни. Сашка не понимал моего рвения, а Олег завидовал. Потому что его в хор не брали.

Зато в восьмом классе Олег окончательно решил, что станет картографом. Будет рисовать карты. Просто география была единственным предметом, по которому у него были хорошие отметки. Вот он и решил стать картографом. Про археологию пришлось забыть, потому как история оказалась сложной для Олега дисциплиной. Вот и осталось, что только карты рисовать.

К этому времени Сашка перешел в математический класс, что было воспринято Олегом как личное оскорбление. Он считал Сашу предателем и даже целый месяц с ним не разговаривал. А я был за него рад. Ведь несмотря на то что он продолжал скручивать ручки, у него неожиданно проснулась тяга к точным наукам, и он с головой ушел в нудные книжонки по математике и химии...

Как-то Олег ударил меня по лицу за то, что я назвал его тупицей. Меня возмутило его утверждение, что Пушкин родился в 1899 году, тогда как родился-то он на сто лет раньше. Я, как отличник по зарубежной литературе, не мог вынести такого ужаса. И выразил свое негодование. За что и получил по зубам тяжелой рукой будущего картографа. Но я не обижался. Просто еще раз назвал его тупицей и пошел в туалет смывать кровь. Лезть с Олегом в драку не было смысла. Результат был бы явно не в мою пользу. Олег извинялся, а я сказал, что не хочу больше с ним дружить.

Я не злился. Мне было даже стыдно за свою черноротость. Ведь Олега и так многие называли тупицей. Хотя он таким не был... может, разве что немного тугодумом. Потом мы, конечно, помирились. Я подарил ему сборник стихов Пушкина.

В то время как Сашка заучивал на память дурацкие формулы, я зачитывался мировой классикой, а Олег упорно изучал карты, появился Кирилл. Он и раньше был, просто мы его не замечали. Кирилл был жутким заучкой и отличником. Притом что, вопреки распространенному мнению о часто внешней непривлекательности таких ребят, Кирилл был на редкость красивым мальчиком. Правда, сам он этого не осознавал. Он носил старую одежду брата, девочками не интересовался, а учебе посвящал все свободное время.

Дружить с ним мы начали случайно. Единственное, что Кирилл не умел, – это писать сочинения. Вот я и решил написать за него. Ему поставили отлично. Он сделал за меня задачку по математике. Мы начали дружить. Кирилл не знал, кем он хочет стать, но знал, что хочет получить Нобелевскую премию.

V

Каждый следующий учебный год я встречал с мыслью, что до окончания школы осталось совсем немного. Вот и 9 класс я встретил с приятными мыслями. Осталось три года. Всего лишь три года!