Тайна под дубом - Марина Елькина

— Именно! Видел, с каким удивлением она на нас вчера смотрела? Наверное, не ожидала, что мы ее так быстро вычислим. Не пойму только, зачем она теперь шифровки шлет. Запутать нас хочет, что ли?

Лешка покачал головой:

— Не сходится.

— Что не сходится?

— Она никак не могла узнать, что мы с бабушкой приехали. В это время ее отец был уже в командировке, а в лицо она нас не знала.

— Эх, черт! — снова расстроился Толик. — Такую классную версию придумал!

* * *

Сентябрь, 1943 год.

Больше месяца прошло, а я не брал дневника в руки. Не до дневника было. Ребята для писем время выкраивают. Да иначе и нельзя — дома ждут от них весточки. А от меня никто ничего не ждет.

Для дневника покой нужен. Или передышка хотя бы. А мы движемся без передышек — бои, бои, бои. Отдых короткий, выспаться не успеваем.

Только никто не жалуется — наступаем.

Борис вернулся в часть. Настырный парень! Когда выписался из госпиталя, его в тыл хотели отправить, потому что хромота осталась. А он настоял на том, чтобы его снова к войскам приписали. Мало того, чтобы в свою же часть отправили.

Две недели нас догонял, мы ведь на запад сильно продвинулись. Ребята смеются, мол, никак без нас не можешь. И он в ответ смеется: привык к вам, черти!

О Вальке рассказывал. Его не стали отправлять в другой госпиталь. Он пошел на поправку. Ожоги оказались не сильными. Зрение только не вернуть. Будут лечить в этом госпитале, а потом домой отправят — из него вояки уже не получится.

Борис говорит, что Валька ему завидовал. Жаловался, что, как ни настаивай, а его все равно в тыл отправят. А он и слепой бы на фронте пригодился. Чудак тоже! Что бы он, слепой, здесь делал? Тут и зрячий едва выдерживает, глаза от усталости и ужаса закрываются.

На днях село освободили. Немцев выгнали, в село вошли, а там — никого. Ни души. Пустые дома.

Нам после партизаны объяснили, что немцы согнали всех сельчан в одну избу и сожгли. За то, что они связь с партизанами держали.

Из всех жителей спаслись только две девчушки. Как уж им удалось из огня вырваться?

Нам ту сожженную избу показали. Черное пепелище и две обгоревшие трубы, как могильные памятники. Изба, видно, большая была.

После этой сожженной избы мы еще злее против фрицев драться будем!

Уже осень. В этих краях еще держится тепло. Лето здесь долгое.

Ночью прохладно. Утром из землянки выйдешь или из телеги вылезешь — брр-р! А днем жара.

И дождей нет. Нам-то это на руку. Трудно двигаться, когда вокруг грязь и хлябь.

Сразу переход один вспоминается. Когда это было? Осенью сорок второго, кажется. Или весной?

Дожди тогда зарядили! Ни одного солнечного луча! Мы идем, и туча за нами — никак не отстает. Дождь льет, льет, льет несколько дней подряд.

А двигались мы не по шоссе, а по каким-то лесам и проселкам. В лесу еще ничего: деревья закрывают. А на проселочных дорогах просто кошмар! Спрятаться негде, ноги в грязи тонут, потому что всю дорогу размыло.

Сапоги чавкают, ноги мокрые, за шиворот льет, шинели хоть выжимай!

Да на каждом шагу телеги застревают, машины. Лошади не выдерживали — падали, машины глохли, а люди шли и шли. Голодные, молчаливые, усталые. Орудия на себе волокли, машины толкали, телеги из грязи вытаскивали. Пожалуй, более трудного перехода не припомню.

А сейчас смотришь на солнце через тонкую паутину на ветках и о войне забываешь. Так и кажется, что кругом тишина, мир, спокойствие. Потом паутинка дрогнет на ветке, порвется, паучок в страхе побежит. Обстрел. Вот и напомнила о себе война.

Иногда задумываюсь: где буду завтра или поздней осенью, или даже в следующем году? Как угадаешь? Про завтра ничего не могу сказать, где уж на целый год вперед загадывать.

На войне и о следующей минуте наверняка не скажешь. Сколько раз такое бывало: сидит солдат на привале, смеется, махорку курит, а пуля просвистит или снаряд упадет — и нет солдата, он и о смерти подумать не успеет.

Перечитал сейчас эту запись и усмехнулся: что-то совсем грустно на душе у меня. На воспоминания тянет, на размышления всякие. Разучился за месяц дневник писать.

Лешка не угадал. На следующий день шифровку никто не прислал. Толик совсем захандрил, да и Лешка начал терять веру в то, что эта история закончится какой-то ясностью.

— Почему нет шифровки? — переживал Толик.

— Наверное, тот, кто прислал, решил, что мы его записку расшифровали.

— Что же, он в ней свое имя указал?

— Не думаю. Зачем ему это?

— Тогда что может заключаться в этих четырех словах? Ну, неужели мы не можем догадаться?

— Возможно, там опять какие-то указания. Как в рисунках.

— Не надоест же кому-то играть в кладоискателей! — воскликнул Толик. — А может, там назначена встреча?

Лешка почесал в затылке:

— Встреча? Где же она назначена?

— Это должно быть знакомое место.

— Дом? Парк? Старый дуб?

— Все это можно проверить! Для этого надо снова отправиться в парк!

Но поход в парк ничего не дал. Во дворе старого дома никого не было. В парке гуляли самые обыкновенные отдыхающие. Дуб хранил величественное молчание.

Напрасно ребята залезали в «штаб» и искали каких-то новых сообщений в тайнике.

— Ошибка, — признал Толик. — Встречу нам никто не назначал.

И все-таки их действия, хоть и ошибочные, принесли свои плоды. Утром в почтовом ящике снова лежал альбомный лист. На этот раз без шифровки.

Большими печатными буквами, похоже, выведенными под линейку, было написано: «Не пытайтесь меня разыскать».

— Угроза? — нахмурился Толик.

— Снова четыре слова, — задумчиво произнес Лешка. — Не эти ли слова были зашифрованы?

— Это легко проверить.

Толик вытащил шифровку и сравнил ее с полученным посланием. Лешкина догадка подтвердилась. В послании кто-то повторил слова шифровки.

Лешка улыбнулся:

— Ну вот, не надо ничего расшифровывать. Сначала получаешь шифровку и ломаешь над ней голову, а потом тебе приносят расшифровку. Как ответы в конце учебника.

— Значит, этот тип понял, что его первое послание мы не расшифровали, — сделал вывод Толик. — А как он это мог понять?

— Я же говорил тебе, что за нашими действиями кто-то следит. И тогда, в парке, следили. И вчера, наверное, тоже.

— Разве ты вчера почувствовал слежку?