Убийство в Озерках - Мария Шкатулова

«Благодаря кому она съездила в прошлом году в Америку, — снова и снова заводил он свою “шарманку”,— и шлялась по магазинам на Пятой авеню? А когда в позапрошлом году я купил ей на день рождения новенький “фольксваген”, она клюнула меня в щеку и ничего не сказала? А почему она?.. А когда моя мать один раз попросила ее?.. А когда в прошлом году?.. А в день его сорокалетия?.. А когда?..» и так далее, и так далее, и его снова с головой захлестывала волна накопившейся горечи и обид.

А его выставки? Каждый раз он работал как вол, как ишак, как последний верблюд, чтобы подготовить эти выставки: найти помещение, договориться с владельцами, привести в порядок зал, оформить работы, перевезти их, купить водки, шампанского, устроить фуршет. Она не помогала ему никогда. Как назло, именно в эти дни у нее случалась какая-нибудь «дамская» проблема: выяснялось, что она давно не была у педикюрши или что нужно идти к визажисту, к которому она была давно записана, или что-нибудь другое, но всегда непременно находился какой-то предлог, чтобы не пойти и не помочь ему.

Но зато на открытии… Именно она была в центре внимания, именно она, стоя посреди зала с бокалом шампанского, купленного на его деньги, в каком-нибудь сногсшибательном платье от Сони Рикель, за которое он выложил столько, что тошно вспомнить, принимала комплименты, улыбалась, протягивала ручку для поцелуя… А ему если что и перепадало, то совсем немного. Но главное, что доставало его больше всего, так это то, что она, как ему казалось, на самом деле считала, что заслужила все это! «Ваша очаровательная супруга…» Она, которая пальцем не пошевелила ради него! Иначе почему она никогда, ни разу не похвалила его, не сказала, что в этом году его работы гораздо интересней, что у него верный глаз, что у него есть вкус, что, наконец, он талантлив… да-да, талантлив… ведь это признавали все, кроме нее!

Она чокалась и вела себя так, будто это ее работы выставлены на всеобщее обозрение, будто это она ночами вкалывала, чтобы добиться нужного эффекта со светом, фильтрами, фонами, э-э, да что говорить?… Он поднимал глаза и с ненавистью вперялся в одно из ее фотографических изображении, развешанных по стенам.

* * *

Все это было так, привычный фон его жизни. Нравилась ему такая жизнь или не нравилась — неважно, потому что другой у него все равно не было. Но год назад кое-что изменилось. Во-первых, появилась Тоня. Правда, Тоня — это так, «проходной» вариант. Тоня была нужна для выхода накопившейся энергии и для самоутверждения. И потом он знал, что наверняка заслужил кое-что получше Тони. Так что Тоня — не в счет. Вот когда вскоре после этого появилась Бренда и начала строить ему глазки, вот тогда он понял, что его час пришел. Впрочем, сперва он не поверил: женщинам он никогда особо не нравился. А потом пригляделся и понял, что вроде так оно и есть: таращит она на него свои американские буркалы. «Пол, Пол, уот э бьютифул фоутоу…» Тьфу!..

Конечно, она старая, и если и привлекает его чем-нибудь, то только своими деньгами и большими возможностями. Но разве в Соединенных Штатах мало девок? Разве он там не найдет себе вторую такую Тоню, которая за деньги сделает ему и то, и это? Конечно, найдет. И будет жить, как человек.

Ведь он, по сути дела, всегда стремился к этому. Всю жизнь он пахал как вол, чтобы «быть не хуже других». Правда, уезжать еще до недавнего времени он никуда не собирался, потому что никто ему такой возможности не предлагал, а само собой это получиться никак не могло. Вот если бы Люська ему помогла, то что-нибудь, может, и вышло — связей у нее везде хоть отбавляй.

Но Люська ехать не хотела, ей и здесь было хорошо, а на то, чего хотелось ему, ей было наплевать. А ему хотелось развернуться. Что, в конце концов, он здесь имеет? Ну выставки, ну успех, ну напишут хвалебный отзыв в одной газете, в другой, в третьей. Толку-то что? Денег-то это все равно не давало. Что толку от выставок, если ему, фотохудожнику экстракласса, «замечательному, тонкому мастеру портрета», как о нем писали газеты, приходилось зарабатывать деньги, работая для рекламы? А что делать-то? Как говорится, когда искусство не кормит, приходится опускаться до ремесла. Да и реклама, что говорить? — разве она так уж много ему дает? Разве столько получает фотохудожник такого уровня в Штатах? Разве есть у него счета в швейцарских банках, как у других людей? Да что — в швейцарских, хоть бы в своих, стеклянных, что-нибудь существенное лежало, а то так, ерунда… Люське вечно чего-то надо: то одно, то другое, то иномарку хочу, то шубу, то цацки ей подари, то в Таиланд. «На хер тебе Таиланд, спрашиваю, в Европе, что ли, не можешь отдохнуть, как все люди? — пересказывал он недавнюю беседу с женой своему старому приятелю, Лёне Когану, в ресторане, — экзотику, видишь ли, ей подавай…» — и даже сплевывал от злости.

А вот на нормальный бассейн на даче ему не хватало. Да много еще на что не хватало… что об этом говорить?

И тут в его жизни появляется Бренда. Познакомился он с ней в Нью-Йорке, в прошлом году, на выставке «Двадцатый век. Фотопортрет», где от России было представлено несколько его работ. Она сама подошла к нему, и, пока он не разглядел, что под слоем пудры и прочей косметики прячутся, как минимум, лет шестьдесят, смотрел на нее, почти онемев, такой красивой она ему показалась. А уж она разливалась соловьем… Половину он, правда, не понимал (с английским у него всегда было не очень, и Люська вечно смеялась над его произношением), но самое главное в потоке ее квакающей речи все-таки уразумел: «Я работаю для «FASHION-plus» (это был известнейший журнал, учрежденный крупнейшими американскими и европейскими домами моды) и очень скоро буду в России, — говорила она, — и предлагаю вам сотрудничать… О’кей?»

Он навел кое-какие справки, и через некоторое время уже знал, что Бренда Сазерленд, вдова автомобильного магната Джорджа Сазерленда, одна из богатейших «невест» в штаге Детройт, работает в «Фейшн-плюс» не ради денег (что, впрочем, не мешало ей получать там огромные гонорары), а ради удовольствия и здоровья: «Надо, как это сказать по-русски? Работа? Business, business! Understand?»

Он понимал. Он все прекрасно понимал. И, главное, понимал, что от таких предложений не отказываются. И когда Бренда приехала, начались кастинги, девочки, мальчики, денежки, и все было хорошо, пока он не заметил, что мадам положила на него глаз. А когда заметил, понял, что вытянул, кажется, такой лотерейный билет, что у него даже дух захватило. Ведь если он на ней женится?.. Стоп, стоп, осаживал он себя, а Люська? С Люськой-то что делать? А что, собственно, Люська, отвечал ему внутренний голос, разведусь и дело с концом. А если она не захочет? Все-таки она уже не девочка: сорок девять — это не двадцать пять. Ну, захочет или не захочет — разводят и тех, кто не хочет, особенно ведь никто ее мнением интересоваться не станет. Да и люди они взрослые. Да и не в этом дело…

А дело в том, что восемь лет назад, во времена «финансового беспредела», влез он со своим двоюродным братцем Мишей в нехорошую историю с векселями. Сам-то он в этом, конечно, ничего не понимал, и если бы не брат, этот «чертов придурок», который уговорил его («Срубим деньжат… чего ты боишься?.. я все сделаю сам…»), ничего бы и не было. Тогда все действительно казалось простым и неопасным. Братец как представитель брокерской конторы обещал каким-то предприятиям под их ценные бумаги большие проценты, а ему, Павлу Салтыкову, какую-то часть «навара» за то, что он одолжит ему определенную сумму и кое-чем поможет. А потом кузен с этими бумагами преспокойно взял да и смылся. Дальнейшее Салтыкову в подробностях было неизвестно, да и не нужно ему было это знать, тем более что, в конечном счете, братец родственника не забыл и не надул и причитающуюся ему круглую сумму через каких-то людей передал. И как ни трусил Салтыков, как ни отнекивался (очень уж страшно было влезать в уголовно наказуемое дело), но жадность оказалась сильнее страха, и денежки свои в итоге он все-таки взял.