Цена твоей беременности - Майарана Мистеру

Нормально поспать вчера мне не удалось. Я только закрыла глаза, попросив пожилую пару разбудить меня на рассвете, как пришлось просыпаться. Надо было скорее уходить.

Еще очень хотелось есть. Перед дорогой Анна Витальевна накормила меня, но время уже близилось к обеду, а я не давала себе передышки, затрачивая всё больше сил и энергии.

Вдохнула чистый воздух с ароматом разнотравья, прикрыв глаза и подставив лицо солнечным лучам, а когда открыла...

Машина.

Большой чёрный внедорожник с бешеной скоростью приближался в мою сторону, поднимая густые клубы пыли. Я отскочила в сторону, поближе к полю, понимая, что все равно стою довольно далеко от проезжей части, но... Просто откуда взяться в этой Богом забытой местности, где поблизости нет никаких курортов и достопримечательностей, дорогому автомобилю премиум класса? Я не удивлюсь, если стоимость внедорожника окажется больше цены за всю нашу деревню.

Неужели?..

Я невольно сделала еще несколько шагов назад, сама того не замечая, и при этом не отводила взгляд от машины, которая резко остановилась, отчего раздался противный скрип шин, а вся дорожная пыль на миг заволокла авто. Однако даже она не помешала мне увидеть, как открылась дверь, выпуская из кожаного салона одетого, впрочем, как всегда, с иголочки мужчину.

Очень знакомого мужчину...

Бежать не имело смысла - Воскресенский поймает. Хотя я и движения сейчас не могла сделать: ноги будто намертво приросли к земле и заледенели. Оставалось только смотреть, как он плавно, шаг за шагом, приближается ко мне.

Нет, не хочу! Как же сильно, именно в этот момент, я не хотела его видеть. У меня просто нет сил сопротивляться и ему. Я смертельно устала.

— Нет... — то ли простонала, то ли прошептала я.

— Ты в порядке? — словно бы и не услышал мое слово, начал Дмитрий. Сухо, безэмоционально, разглядывая меня так, как... как дети смотрят на игрушку, которую потеряли, но нашли через год под диваном, анализируя на предмет поломок.

— Нет, нет, нет, — я покачала головой. Я не в порядке. У меня внутри все же что-то сломалось с громким, оглушающим только меня, треском.

— Где болит? Что случилось, черт побери?! — с него слетела маска холодного равнодушия, открывая его истинное состояние. Мужчина был зол. Нет, даже в ярости. — И какого... что ты делаешь одна посреди дороги?!

Воскресенский схватил одной рукой за кисть, чтобы не убежала, а другой принялся лихорадочно меня исследовать. Совершенно зря: вряд ли можно наощупь найти раны, которые находятся на сердце.

— Вика, твою мать, не молчи! — рыкнул он.

Кажется, я дошла до предела, потому что в следующую секунду меня поглотила тьма. И я бы точно упала, если бы он меня не удерживал.

Я лежала на чем-то очень мягком. А еще мне было невыносимо жарко. Такое ощущение, что на мне либо пуховик, либо меня укутали сразу в десять пледов и...

Я резко открыла глаза, но тут же зажмурилась.

Спальня Воскресенского. И пуховик с пледом - его объятия.

Черт!

Превозмогая головную боль, вытащила сначала одну ногу из-под одеяла и захвата Димы, а затем и вторую, чтобы потом выбраться самой. Не получилось. Мужчина спал слишком чутко, потому легко проснулся и моментально сел. Воспользовавшись этим, я поднялась и... снова забралась под одеяло. В нижнем белье разгуливать по дому мне совершенно не хотелось.

— Вика? Ты в порядке? — хриплым после сна голосом спросил Воскресенский.

— Где моя одежда? — перебила его я.

— Вика, нам надо поговорить, — как-то устало произнес он, потерев переносицу.

Мне же хотелось одного: смыть с себя вчерашний день и оказаться подальше от него. Ото всех.

— Где моя одежда? — терпеливо повторила, сминая пальцами наволочку.

— Послушай...

И я просто не выдержала! Я просто уже не могла молчать и держать все в себе. Вскочила, наплевав на наготу, и с усмешкой поинтересовалась:

— Что послушать? Очередное обещание сдать меня полиции и засудить? Да пожалуйста! Я могу сама хоть сейчас позвонить.

Воскресенский сжал челюсти, отчего заострились скулы, и промолчал. А я молчать уже не собиралась. Не могла. Не сегодня. И уже не в этой жизни.

— Что еще мне послушать? Ты только скажи, я за время нашего знакомства отлично научилась слушать. И раздеваться, -- последнее слово обожгло язык горечью.

— Во-первых, раздеваться ты так и не научилась, Вика, -- зло произнёс Воскресенский, сдавив ладонью собственное колено. -- Во-вторых, нам действительно есть, что обсудить. Тебе нужно успокоиться.

— Успокоиться? Мне надо успокоиться?! Об этом легко говорить, да. Но не тебя обманывали больше двадцати лет, не тебя заставили подписать чертовы контракты и не тебя... Не тобой воспользовались как... как вещью, — я судорожно вздохнула ставший вязким воздух и выдохнула, чтобы удержать слезы. — Если это все отбросить, то мне действительно стоит успокоиться.

Из всего мною сказанного он вычленил только одно, о чём и спросил с таким видом, будто собирался расколоть весь мир надвое.

— Ты знаешь про родителей... Откуда? — и не было в голосе уже ни усталости, ни злости, а во взгляде застыл лёд.

Но он так легко меняет маски, что не имеет смысла пытаться его разгадать. Зачем? Лжи в моей жизни и так достаточно.

— О, и ты уже в курсе? Оттуда же, откуда узнала, что Леша Калинин такой же жестоко обманутый, как и я. Он настоящий сын моих родителей. Точнее, тех людей, что меня вырастили. — Я не выдержала и сдернула с постели одеяло, чтобы укрыться. А затем... Затем решилась спросить: — Зачем я тебе? Какой твой следующий ход?

Воскресенский протянул руку, и взял меня за запястье.

— Послушай меня внимательно, мышка, — заглянул в мои глаза и достаточно спокойно продолжил: --

— Всё, что связано с тобой и твоими родителями, оно не касается нас лично.

— Нас лично? — прошипела я, пытаясь вырваться. У меня было такое ощущение, что его пальцы оставляют обжигающий след на запястье, печать собственности, чтобы затем отравой проникнуть мне под кожу. — Интересно ты заговорил! И отпусти!

— Не отпущу, Вика! — сжал чуть крепче, увереннее. — И, да, заговорил интереснее, потому что для того есть причины. Глупо было полагать, что после всего, что я сделал, так просто отпущу, — замолк на миг, выдохнул и погладил большим пальцем выпирающую косточку на кисти. — Я... Много думал за последние сутки. Никаких ходов не будет. Ты мне нравишься.

Я еле удержалась, чтобы не рассмеяться ему в лицо. Просто не факт, что мой хохот не перешел бы в слезы. Я уже и так держалась из последних сил.

Нравлюсь? Интересно, что ему больше всего нравится во мне? Точнее, как я ему нравлюсь? Быть может, на рабочем столе? О, еще я, наверно, прекрасно ему нравилась в примерочной. Или же на кухонном островке. Или... Смешно. До слез. Горьких, ничего не имеющих общего с радостью.