Я был власовцем - Леонид Самутин

Во второй половине дня 1 мая 1942 года сто пленных были выведены за ворота лагеря «Оффлаг-68», подведены к складскому помещению и там переодеты в новенькое чешское обмундирование. Это была первая сотня «Боевого союза русских националистов», о создании которого Гиль объявил в лагере 20 апреля. Бывших командиров Красной Армии свели в один взвод. В нем в качестве рядовых состояли командиры со званием от подполковника до младших лейтенантов. Я был тоже зачислен рядовым этого взвода.

Часов в шесть вечера нас погрузили в пассажирские вагоны совсем незнакомой нам конструкции, не похожие на наши, русские. Вооруженной охраны с нами не было, нас сопровождали только несколько немцев-офицеров в форме, которую мне до сих пор видеть не приходилось: один погон на правом плече в виде серебряного шнура и черные петлицы с серебряными кубиками на левой стороне и серебряными же молниями на правой. Как потом я узнал, это была форма войск СС, «Ваффен-СС», как они называли сами себя.

Итак, нас сопровождали эсэсовцы. И нельзя сказать, что они не были вооружены. У каждого на левом боку висела кобура с пистолетом.

В середине следующего дня мы проехали через разбомбленную Варшаву. Поверженные в руины кварталы города не обнаруживали никаких работ по восстановлению разрушенного, только проезжая часть улиц была расчищена от обломков, огромными грудами лежавших по обе стороны. Это были разрушения, произведенные немецкими бомбардировками в сентябре 1939 года.

Вскоре мы прибыли в Люблин. Город был совершенно цел и совсем не походил на наши города. Множество домов старинной архитектуры, древние костелы, узкие кривые улицы, тесные площади – все было таким необычным и интересным для свежего взгляда. На вокзальной площади нас ждали большие крытые машины.

Местные жители, горожане, поляки с любопытством и легко читаемым недружелюбием рассматривали нас, когда мы рассаживались по машинам, пытаясь понять – кого еще и для чего немцы привезли в Люблин? Полтора-два часа езды на машинах, и мы проехали через небольшое местечко Парчев, как прочитали мы на указателе возле дороги. На улицах было видно множество евреев, одетых бедно, сидящих у порогов своих убогих, полунищенских жилищ. Таких еврейских типов, почти библейских, одетых в лапсердаки, с длинными, свисающими пейсами или седыми, тоже очень длинными бородами, мы никогда не видели у себя дома и с любопытством разглядывали их. Всюду мы видели жизнь, непохожую на нашу, совсем иную.

Но вот вдали за полем показался старинный парк, из-за деревьев высоких, очень старых, показалась крыша большого здания, затем машины въехали в широкие ворота и по парадной дороге, обсаженной рядами толстых дубов и лип, подкатили к подъезду типичного барского, усадебного дома, в три высоких этажа, увитого плющом по стенам от земли до крыши. Над входом, украшенным полуколоннами, виднелся лепной дворянский герб с графской короной наверху.

Это оказалось вотчинное имение известных польских магнатов, графов Замойских, бежавших в Румынию в 1939 году. Этот графский родовой замок и парк за ним удивительно напоминали мне барский дом и парк у меня на родине, в селе Никольском на Вологодчине, только у нас и дом и парк были еще богаче. Нас разместили в комнатах первого и второго этажей. На всех стенах холла внизу, на лестницах и в широченных коридорах второго этажа висели старинной работы, темные от времени портреты предков многочисленных поколений графов за несколько столетий. Почтенные старые господа в буклях и надменные декольтированные дамы в фижмах смотрели на нас со стен, как бы дивясь и не веря такому надругательству и святотатству, как это вторжение иноплеменных в их родовое гнездо.

Но гораздо удивительней были какие-то странные, молчаливые люди в советской военной форме, размещенные на третьем этаже дома, не вступавшие с нами в контакты и почти не разговаривающие друг с другом. Только из отдельных замечаний их между собой мы и узнали, что они тоже наши, русские.

И еще более молчаливы, совсем уж мрачного вида были люди, производившие занятия с ними. Не составило большого труда догадаться, что это были за люди и что это было за учреждение. Конечно, это могла быть только немецкая шпионская школа, ничто другое.

Тревога охватила нас. Никто не готовился в шпионы, и не за тем дали мы согласие на зачисление в этот «Боевой союз».

Однако тревога оказалась, в общем, напрасной. Мы боялись насильственного зачисления в шпионы под угрозой расстрела. Этого не произошло. Была вербовка, но без принуждения и даже без нажима.

Через несколько дней после прибытия всех опросили по одному, вызывая «на комиссию», где сидел Гиль, немецкий майор СС и еще несколько немецких чинов. Гиль предлагал, немецкий майор поддерживал предложение на вполне хорошем русском, поступать в шпионскую школу. Выслушав отказ, отпускали сразу. Хорошо помню то чувство облегчения и даже какой-то детской радости, которое испытал, когда закрыл дверь, выйдя из комнаты этой «комиссии».

Более 20 лет спустя из опубликованных в советской печати материалов я узнал, что это бывшее имение графов Замойских, «Яблонь», была Южная разведывательная школа организации СС «Цеппелин», готовившая шпионов, забрасывавшихся потом на территорию Советского Союза.

Так, по касательной, судьба провела меня мимо и этого дела.

Три недели продержали нас под этим подозрительным кровом, и все время мы чувствовали себя не в своей тарелке. Нельзя сказать, чтобы нас особенно подкармливали. Столовая была устроена в каком-то из подсобных помещений замка, глухие стены без окон, но высокая стеклянная крыша без потолка. Похоже, что здесь была графская картинная галерея. Теперь же против входа в нее на кремовой стене была черная надпись готикой по-немецки: «Unsere Ehre heist Treue». «Наша честь – верность» – так можно было перевести. Над загадочным смыслом этого изречения мы много ломали головы. Было ясно, что оно обращено не к нам. До нас тут, видимо, были немцы.

Дни наши были заполнены обычными военными занятиями: строевая подготовка, изучение материальной части оружия – немецких карабинов, немецких «ЭМ-ге» («Машин-гевер», т. е. ручных пулеметов), тактические занятия. В преподавателях мы не нуждались – собственные силы были вполне достаточные. Да мы и не утруждали себя занятиями. Разбившись на небольшие группы по большой поляне в глубине парка, мы лежали на траве и болтали о чем угодно, только не о предмете занятий.

Так продолжалось три недели.

Но вот однажды Гиль, построив всю нашу сотню как-то вечером, после окончания занятий, объявил, что пришла пора нам делом доказать свою верность Великогермании и ее фюреру.

Многие переглянулись друг с другом – мне тоже стало не по себе. Все до сих пор говорили о России, об освобождении ее от большевизма, а верность, оказывается, нужно проявлять к фюреру. Гиль продолжал: «Нам нужно провести первую боевую операцию». Он изложил суть операции: мы переоденемся в гражданское и, вооруженные, совершим рейд по юго-восточным районам генерал-губернаторства, т. е. по районам, примыкающим к правому берегу Буга. Цель операции: изображать из себя партизанский отряд, проникший на территорию генерал-губернаторства со стороны восточных оккупированных районов, нам нужно обнаруживать действительные партизанские группы, вступать с ними в контакт и затем уничтожать их.