Сначала было весело - Александр Варго

– Будешь? – Нинка протягивает Феде бутылку. Попыток прикрыть наготу она не делает. Завтра стыдно будет… хотя ей – не очень.

– Буду.

Стремительно пустеющая бутылка переходит из рук в руки.

– Настюха! – едва не свалившись с камня, машет подруга. – Иди к нам!

Отрицательно качаю головой.

– Иди! – ревет Боксер.

– Я пойду спать, – кричу в ответ.

Подруга пытается еще что-то донести до меня и всех не глухих в радиусе пары километров, но теряет равновесие и с веселым визгом падает в воду.

Выхожу на берег, поднимаю с валуна сарафан.

Едва различимое дуновение ветра заставляет поежиться. Кожа покрылась пупырышками, подбородок начинает подрагивать.

Забравшись в палатку, срываю мокрый купальник и яростно обтираюсь огромным колючим полотенцем.

Рука онемела и неприятно ноет. Сожаление о собственной резкости неприятно царапает душу.

На берегу продолжают веселиться.

Раскатисто хохочет Боксер. Несколько неуверенно вторит ему Федор. Попискивает Нинка, время от времени призывая меня присоединиться к ним.

Надев сухие трусики, решаю обойтись без лифчика. Осторожно продев влажные волосы в узкую горловину майки, поспешно натягиваю ее. Прохладно. Колотит крупная дрожь. Подозреваю, что это нервное. Следом надеваю спортивные штаны и кофточку.

Сейчас бы горячего какао выпить. Или чая с малиной.

С пляжа доносятся лишь редкие приглушенные голоса. Видимо, угомонились.

Если костер не погас, приготовлю себе кофе. Слабенького, но зато сахара положу побольше.

Расстегнув полог палатки, начинаю выбираться наружу. Да так и застываю на полпути: голова и руки уже снаружи, остальное – внутри.

На небрежно простеленном у самой кромки воды покрывале извиваются три тела. Хотя сразу и не разберешь, сколько их. Парни стоят лицом друг к другу, Нинка покачивается между ними, образуя замысловатую букву Н.

Сглотнув, начинаю пятиться. Надеюсь, они так заняты друг другом, что не заметят мои по-рачьи выпученные глаза.

– Давай меняться, – предлагает Боксер, размыкая объятия, удерживающие Нинкину голову у паха.

– Давай, – не спорит Федя.

Дотянувшись до бутылки, Нинка делает большой глоток. Обнаженное тело светится в таинственном свете луны, словно изваяние из янтаря. Природа не поскупилась. Ноги неимоверно длинные и стройные. Коленки круглые, бедра крутые. Тяжелая грудь мощно и упруго покачивается из стороны в сторону.

В какой-то миг мне захотелось оказаться с ними, может, даже на месте подруги, но тотчас злость на грязные мысли комом встала в горле.

– Ай! – дергается Нинка. – Сдурел? И не думай туда!

– Шучу, шучу, – смеется Боксер, шлепая по ягодицам.

Через минуту Нинка начинает извиваться и громко стонать.

Задергиваю полог и укрываюсь одеялом по самую шею.

Стоны становятся громче. Им вторит хриплое мужское дыхание.

Затыкаю уши. Но вопли наслаждения подруги проникают словно непосредственно под кору головного мозга, заставляя сердце биться часто-часто, а низ живота наливаться тревожной тяжестью.

Наконец наступает тишина.

– Я иду спать, – совершенно пьяным голосом бормочет Нинка и бредет в свою палатку, то и дело натыкаясь на разные предметы.

С берега доносятся невнятные мужские голоса и чирканье зажигалки.

Засыпая, слышу храп.

В следующий миг полог палатки отлетает в сторону.

– А вот и я, – хихикая, шепчет Федя.

Игнорируя его, отворачиваюсь к стенке.

Рука хлопает по спине и пытается забраться под одеяло.

Дернувшись, переворачиваюсь на спину.

– Не смей ко мне прикасаться, – чеканя слова, произношу я.

Федя наваливается, тыкается мокрыми губами в щеку. Поймав мою руку, силой прижимает ее к паху. Ладонь обжигает прикосновение обнаженной плоти, которая возбужденно вздымается.

Пытаюсь вырваться, но на ноги наваливается непомерная тяжесть.

Еще одно тело врывается в тесное пространство палатки.

От возмущения задыхаюсь, не сразу осознав ужас происходящего.

Лишь когда рывком с меня срывают штаны, я пытаюсь заорать. Но крик захлебывается, так и не родившись. Разбив губы в кровь, в рот мне заталкивают край одеяла.

Навалившееся на грудь тело не дает вдохнуть, от боли в безжалостно расплющенных сосках слезы бегут ручьем. Язык скользит по щеке, уху…

Ноги рывком запрокидывают вверх, так что колени упираются в спину Федору. Пальцы жадно исследуют отверстия, сминая и царапая плоть.

Бьюсь, как попавшая в силки птица. Неистово, отчаянно, но совершенно безрезультатно.

Трусики врезаются в нежную кожу, ткань трещит.

Мочку обжигает укус.

Сквозь заволакивающую сознание пелену страха и боли слышу дрожащий от похоти шепот:

– Давай быстрее!

Навалившаяся тяжесть до хруста сминает изогнутый и напряженный, словно натянутый до придела лук, позвоночник, прорывается сквозь кольцо сжатых мышц…

Ослепнув от боли, проваливаюсь в беспамятство. Последнее чувство, которое успевает идентифицировать мозг, – отчаяние.

Трудно найти сравнение, которое даст представление о состоянии, в котором я пришла в себя.

Ужасное, мерзкое, разбитое… – все вместе и каждое по-отдельности во сто крат сильнее, чем способны выразить слова.

Истерзанное тело болит, а душа и того хуже.

Прикоснувшись к пояснице, невольно отдергиваю руку. На пальцах повисли густые холодные капли.

От омерзения вздрагиваю.

– О боже!

Призрачная надежда, что все случившееся ночью мне приснилось, исчезает. Эти кошмарные события произошли наяву.

Позевывая, поднимается Боксер. В проникающем сквозь приоткрытый полог палатки свете белеет его задница.

– Пора вставать, – говорит он.

– Ага, – соглашается Федор. – Пошли покурим?

– Пошли.

Слушаю их разговор и не могу поверить, что все это происходит на самом деле. Как?! Как они могут вести себя, словно ничего не случилось? Неужели они были так пьяны, что ничего не помнят?

– Ладно, отдыхай, – оскалился Федор, натягивая спортивные штаны и доставая из рюкзака штормовку. – Ты потрудилась ночью с отдачей.

«Он все помнит», – понимаю я. Волна жара прокатывается по телу.

Потягиваясь, парни выползают из палатки.