В запредельной синеве - Карме Риера

Шрам все же остался на ночь в саду, поскольку у него не было сил возвращаться домой – так болела нога. К тому же появление этой милой девочки, которой еще не исполнилось пятнадцати лет, затронуло в глубине сердца струны давно затаенной нежности. Той, что он в свое время испытал, когда увидел Жоану, еще девочкой, и похоронил в себе после ее смерти, той, что заставляет его забыть о неотвязных наваждениях.

Этим вечером Дурьей Башке оставалось жить всего пару часов, ему делалось все хуже и хуже. За дверями комнаты, где агонизировал умирающий, все было готово. Тетушка Толстуха уже принесла свои причиндалы, чтобы выполнить ту работу, которую выполняла больше двадцати лет так легко и споро, что ее для этого звали даже в другие кварталы. Тряпье для обмывания тела и саван ждали на скамейке. Тетушка Айна Толстуха распаковывала распятие, которое вложит в руки умершего, дабы это видели доносители, а потом, перед тем как закрыть гроб, посреди рыданий и стонов, незаметно вынет, чтобы передать старшему сыну как реликвию. Так Дурья Башка будет избавлен от этой недопустимой штуковины, с которой ему никак нельзя являться пред лицо Адоная.

Одна из соседок доставала из кладовки вареные яйца и оливки, приготовленные для поминального застолья: в доме не хватало женских рук, а варка-жарка – не мужская работа. Тетушка Толстуха проверяла, не осталось ли воды на дне лохани, умывального таза, большого глиняного кувшина, бадьи, кружек и горшков, в которой душа хозяина дома могла задержаться и не найти дорогу к вечному покою. Она спросила, чем закрыть зеркала в доме. «Впрочем, тут всего лишь одно печальное зеркало, – шептала она себе под нос. – Эти слишком бедны или, во всяком случае, заставляют нас в это верить. Это не семейство Сампол». Знахарка вспомнила, как донна Бланка закрыла кружевными черными покрывалами все зеркала в доме и не снимала их целый год в знак траура по мужу. Это нужно было видеть…

Габриел Вальс торопился вернуться в Сежель и быстро пробирался переулками, что вели от дворца наместника прямо к дому Пере Онофре Агило. Вид у него был озабоченный. Когда он вошел в лавку матери своего друга, то даже не обратил внимания, насколько удивились все присутствующие, когда вместо приветствия старейшина осведомился, где может найти Пере Онофре, и, получив ответ, что он наверху, тут же прошел в глубь дома, окликая приятеля.

– Что ты тут забыл? – набросился на него Агило.

– Нельзя терять ни минуты! – ответил Вальс, отирая испарину.

– Переведи дух хотя бы, – сказал Пере Онофре и пододвинул ему стул. – Что стряслось?

– Шрам донес на кого-то из наших в инквизицию. Каноник Льябрес получил от отца Феррандо письменное признание этого предателя.

– В этом нет ничего неожиданного. Ты сам подозревал Шрама.

– Я думал, опасность угрожает только Дурьей Башке. Кто мог предположить, что дело зайдет так далеко…

– Дурья Башка в агонии и долго не протянет. Они уже не успеют начать процесс.

– Над живым – нет. А над мертвым… Он никогда мне не нравился, но я не хочу, чтобы его кости вырыли из могилы и отправили на сожжение.

– Судебная машина медлительна, а старьевщик беден. В прошлый раз его потрясли как следует. Если Шрам донес только на Дурью Башку, то не страшно…

– Мы ничего точно не знаем. К тому же, одно обвинение обычно тянет за собой другое…

– А ты откуда узнал об этом?

– За мной прислал наместник, чтобы сообщить новости. Дон Себастья Палоу, его племянник, был на тертулии в Монтисионе.

– Он недавно заходил. Видишь эти бумаги? Это для нее. А ей, я уверен, все равно. Я говорил тебе, что она ни с кем не встречается. Не выходит из дома. Молится. Только молится.

– Теперь мы снова нуждаемся в ее помощи. Передай ей это. Если дела пойдут хуже, то все будет не так, как десять лет назад. Наместник выяснил, что трибунал готовит обвинения. Им нужны деньги, и они хотят проучить нас как следует. Нам надо снова попытаться бежать. Другого выхода у нас нет.

– Это будет непросто. Я не доверяю никому из капитанов после той истории с Гарцем. Один только Виллис…

– Придется рискнуть. До завтра я не смогу собрать достаточно денег, но сделаю все, что в моих силах. Скажи сеньоре, чтобы она дала тебе недостающую сумму. Естественно, мы все ей вернем. В тебе я не сомневаюсь, Пере Онофре.

– Если бы речь шла о тебе и твоих близких, все было бы проще. Вы с Консулом и ваши семьи… Но если надо договариваться о целой общине, как в прошлый раз…

– Я обещал людям. Позором будет бросить их здесь на произвол судьбы.

– Понимаю. Но чем вас больше, тем сложнее помочь.

– Мы должны бежать. И как можно скорее. Нужно все устроить до того, как начнутся процессы. Из тюрьмы уже не сбежишь…

– Судебные шестеренки неповоротливы и вращаются нескоро. И потом – кто знает, на кого донес Шрам. Может, он и не обвинил никого из наших.

– Не надейся! Но Шрам обречен, это я тебе точно говорю.

– Будь осторожен, Габриел! Малейшее подозрение может быть опасным.

– Я знаю. Поэтому мы должны найти способ побыстрее убраться отсюда. Наши люди устали. Никто больше не вынесет тюремного заключения. Люди начнут оговаривать друг друга. Раньше мы стояли друг за друга, но теперь это становится невозможно. Наместник прав: времена меняются. Сегодня рвение инквизиторов возросло. Им нужны деньги, много денег, и они решили найти их во что бы то ни стало. Они еще себя покажут, вот увидишь! Хорошо еще, если все не закончится огнем, дымом и полным разгулом…

Микела Фустер отвела Шраму комнату в доме, расположенном в дальней части сада, возле стены, обсаженной гранатовыми деревьями. Ювелир поужинал вместе с гостеприимными хозяевами на кухне. Он не захотел, чтобы его отнесли вниз с кровати, на которой прилег немного отдохнуть. Опираясь на палку, Кортес преодолел те несколько ступенек, что отделяли кухню от верхнего этажа, и уселся перед блюдом с едой.

– Благословите трапезу, – сказала хозяйка, – ведь вы наш гость.

– С радостью, – ответил он, хотя и не ожидал такого религиозного рвения с ее стороны.

Ужинали молча. Поскольку последний раз ювелир ел вчера, то сейчас воздал должное стряпне.

– Очень вкусно! – сказал он, беря добавку.

– Это сушеные фиги. У нас их много, – ответил хозяин, который вернулся домой как раз к ужину, – и мы не кормим ими свиней. Предпочитаем сами есть.

Рафел Кортес, сославшись на больную ногу, вернулся к себе в комнату. Назавтра в пять утра за ним придут, когда запрягут мулов, чтобы отвезти в Город. «Если вы будете в состоянии пройти через сад», – сказали ему, потому что рану лучше не тревожить. Он почти дочитал Розарий и когда дошел до последней тайны, то ощутил какую-то слабость во всем теле, а в глаза ему словно песку насыпали… Но это сладостное ощущение, когда вот-вот сон накроет тебя с головой, длилось всего несколько секунд. Шрам вновь открыл глаза, потому что ему показалось, что кто-то играет на гитаре рядом с его окном, а потом послышалось, как нежный юношеский голос поет: