Все продается и покупается - Марина Серова

Трегубов заложил руки за спину и привалился спиной к борту своего мастодонта. У него что, вошло в привычку таким вот образом стирать грязь с машины? Не то... Волнуется он, вот что! И пытается скрыть волнение. Отсюда и неестественность его поведения.

– Да, колючая ты сегодня. – Глядя себе под ноги, он покачал головой. – Со вчерашней Татьяной не сравнить, нет. Почему? Что произошло, Таня?

Я оставила без ответа его вопрос, молча ждала, что он еще скажет.

– Это как-нибудь связано с розысками Борисова?

Я только неопределенно плечами пожала, этак вот, мол, ни в чем не уверена, все может быть, и да, и нет.

– А я как раз хочу говорить с тобой о прекращении розысков.

Ого! Ну и повороты у него! Надо быстро дать блиц-оценку, пока он молча дожидается моей реакции: если Ольга, предлагая мне то же самое, поставлена в безвыходное положение безденежьем и угрозой лишиться мужниного наследства, то этот выступает эмиссаром Генерала, не иначе, и говорит теперь от его имени.

– Аркаш, ты предлагаешь мне отказаться от дела?

– Тань, а разве ты не знаешь, что твоя дальнейшая работа не будет оплачена?

– Наслышана.

– И что же?

– Будь я мужчиной, назвала бы такой ход ударом ниже пояса. Уже сутки, как я работаю и, надо сказать, продвинулась кое в чем основательно. До цели еще далеко, но ведь прошли всего сутки...

– У Ольги есть деньги для того, чтобы оплатить эти сутки, и да будет тебе известно, что для суточных это очень неплохая сумма.

Вот теперь он не играет. Или не переигрывает. Деловой вид, деловой тон; деловой разговор пошел, серьезный. И Аркадию стало не до ужимок.

– У меня рука не поднялась взять деньги у вдовы, – ответила я, слегка сгущая краски и лукавя. Увлекшись кофе и разговором, мы с ней начисто забыли о причитающихся мне суточных, а потом я торопилась.

– Не беда, Татьяна. Ларик с некоторого времени перестал устраивать Виктора Сергеевича в качестве владельца тепличного хозяйства. Думаю, в подробности вдаваться излишне. Поэтому его исчезновение оставило Генерала равнодушным. Вдове он отказать не мог, пообещал помочь – профинансировать розыски. Но позже, по здравом размышлении, решил, что и это не целесообразно.

– Его превосходительство легко принимает и легко отменяет решения, – прошипела я с ядовитой усмешкой. – Он поступил как хозяин своего слова: сначала дал, а поразмыслив, взял обратно.

– Нет, ты не поняла, – проговорил Аркадий с досадой. – Щипачев не исключает, что сыск может как-то засветить его имя. Но даже это, в принципе, для человека его масштаба серьезной опасности не представляет, однако лишние хлопоты возникнуть могут. А оно ему надо?

Аркадий виновато улыбнулся. К месту! Мне бы при таком раскладе стало очень неудобно за своего патрона. А мне стало неудобно за Трегубова. Вернее, за свое доброе к нему отношение. И на себя досада взяла – как я могла так обмануться?

– Я женщина, Аркадий, – проговорила я негромко.

– Это не требует доказательств, – мотнул он головой. – Но я был бы счастлив, получи их от тебя.

– Как во всякой женщине, во мне силен дух противоречия. Отказ Генерала от финансирования расследования я воспринимаю как попытку силовым образом остановить мои действия. А если не выйдет? Я ведь могу продолжить розыски и на общественных началах.

– Просчитано и учтено. – Аркадий махнул рукой, и это задело меня, будто отмахнулся он, как от мухи назойливой. – Генерал не был бы самим собой, не предусмотри он и такой поворот событий. Он поставил в прямую зависимость твое согласие и свою помощь мне по налаживанию, вернее, по разрыву отношений с уголовниками. А ты наверняка думаешь, чего я так по-холопьи стараюсь, уговариваю тебя соблюсти интересы моего хозяина?

Дело предстало в ином свете. Я почувствовала, как наливается свинцовой тяжестью затылок, и приготовилась задать провокационный вопрос, но он опередил меня:

– Сколько, Татьяна, стоит твое расследование? Я спрашиваю о всей сумме, а не о восьмидесяти тысячах.

– Не меньше двухсот, – ответила я, не задумываясь.

– И без учета восьмидесяти, разумеется. Я от имени хозяина предлагаю принять их сполна и прекратить расследование, считать его завершенным. Деньги в машине, пожалуйста. Их только что Стихарь привез.

От удивления, наверное, тяжесть в затылке сменилась ощущением пустоты, и подумалось, что от таких перепадов к вечеру голова может разболеться всерьез. А она мне еще понадобится.

– Не отказывайся, Таня, я тебя умоляю!

Ой, бесполезно сейчас спрашивать, почему мои поиски Иллариона должны были привести меня на псарню, как написал генеральский холоп в записке.

– Давай! – потребовала я свое и протянула руку за деньгами.

– Вот это дело! – обрадовался Аркадий, резво нырнул в машину и вскоре вложил в мою руку небольшой сверток, перетянутый резиновым колечком.

Не говоря ни слова, я повернулась и направилась к своему подъезду, но он нагнал меня.

– Я твой должник, – заявил проникновенно, и мне захотелось глянуть, не пустил ли он из глаз слезу на свое лицо армейской национальности. – Ты спасаешь меня от таких неприятностей! Располагай мною по своему усмотрению.

– Ты пес, Аркадий! – сказала я ему неприкрытую правду.

– Пусть! – согласился он быстро, без колебаний.

– Ты пес своего Генерала, – изо всех сил старалась я задеть его побольнее. – Ты пес его превосходительства!

Все! Достала я до его самолюбия! Аркадий остановился, не пошел дальше. Упаси меня бог обернуться и посмотреть на него напоследок!

Только поднявшись в квартиру и заперев за собой дверь, сбросив уличную обувь, верхнюю одежду и усевшись в любимое кресло рядом с трюмо, развернутым с таким расчетом, чтобы видеть себя с трех «точек зрения» сразу, я осознала всю глубину своей растерянности и раздраженности, огорчившись этому факту. Но и обрадовалась одновременно, потому что было бы несравненно хуже вот так сидеть и пребывать в ожесточении не от уязвленного самомнения, с которым можно справиться довольно просто, осознав собственную сиюминутную ущербность, а от угрызений совести за досадный промах, за то, что приняла человека не за того, кем он оказался на самом деле.

Черт возьми, а ведь я с ним едва в постель не легла! Определенно, вчерашним вечером мой ангел-хранитель, витавший в тот момент где-то рядом, уберег меня от этого соблазна.

Я вспомнила свои фантазии под душем, и мне стало настолько стыдно, что сама собою открылась дверца бара и почти без моего участия хрустальная стопочка наполнилась солнечной жидкостью из хрустального же графинчика. Прекрасное снадобье, после которого можно прощать и не грызть себя за промахи, черт бы их взял!

Для закрепления эффекта тут же, не отходя от закромов, я нацедила вторую порцию и вместе с ней вернулась в кресло.