Прелестные создания - Трейси Шевалье

В течение нескольких следующих лет Лайм все больше запруживали охотники. Я привыкла к пустынному берегу и своему обществу, или же обществу мисс Элизабет, или Джо, причем когда бывала с ними, то часто чувствовала себя так, словно оставалась одна, настолько замкнуто они себя вели. Теперь же постукивание молотка по камню раздавалось по всей протяженности побережья между Лаймом и Чармутом, равно как на пляже Монмут; люди что-то измеряли линейками, пялились на камни через увеличительное стекло, делали заметки и карандашные наброски. Это было комично. Несмотря на всю суету, которую они разводили, никто не нашел целого крока. Кто-нибудь, бывало, начинал кричать, и остальные спешили к нему посмотреть, что такое тот нашел, и обычно оказывалось, что ничего или же просто зуб, кусок челюсти или позвонок — если повезло.

Однажды я проходила мимо какого-то мужчины, занимавшегося поисками среди скальных обломков, когда тот подобрал круглый темный голыш.

— По-моему, это позвонок, — окликнул он своего компаньона.

Я не удержалась: мне надо было исправить его ошибку, пусть даже он меня ни о чем не спрашивал.

— Это голыш, сэр.

— Голыш? — нахмурился он. — Как это понимать?

— Так мы называем голые камни. Галька часто бывает похожей на позвонок, но в костях никогда не найдется таких вкраплений. Да и позвонки темнее. Как и все кости крокодила. Вот, видите? — Я вытащила из своей корзины кость, которую нашла раньше, и показала ему. — Смотрите, сэр, у них всегда шесть граней, как у этой, хотя их не всегда можно разглядеть, пока не отчистишь. А еще они вогнутые, как будто кто-то прищемил их посередине.

Незнакомцы прикасались к моей находке, словно к драгоценной монете, каковой — в некотором смысле — она и была.

— Где ты это нашла? — спросил один из них.

— Вон там. У меня и другие есть.

Я показала им все свои находки, и они были поражены. Когда же они предъявили мне свою добычу, то там по большей части была галька, которую им пришлось выбросить. Целый день они подходили ко мне с предполагаемыми антиками, чтобы я вынесла свое суждение. Вскоре к ним присоединились другие, и меня звали то туда, то сюда, чтобы я говорила новичкам, что они нашли, а чего нет. Потом меня стали спрашивать, где лучше искать, и прошло совсем немного времени, прежде чем я стала руководить их поисками вдоль всего берега.

Вот так я и оказалась в обществе геологов и других заинтересованных джентльменов, исправляя их ошибки и находя для них антики. Некоторые были из Лайма и Чармута: Генри де ла Беш, например, который только что переехал на Брод-стрит вместе со своей матерью и был всего на несколько лет старше меня. Но большинство приезжали из более удаленных мест — из Бристоля, Оксфорда или Лондона.

Никогда раньше мне не приходилось бывать в обществе образованных джентльменов. Иногда с нами выходила мисс Элизабет, и тогда мне было проще, потому что она, как более старшая и образованная дама, могла оказывать необходимое посредничество. Когда же я оставалась с ними одна, то поначалу нервничала, не зная, как мне полагается держаться и что им можно говорить, а чего нет. Но они обходились со мной как со служанкой, а эту роль я могла исполнять довольно легко — хотя и была такой служанкой, которая высказывает собственные суждения, а не потакает столичным господам.

Однако с джентльменами мне всегда было слегка неловко, и это усилилось, когда я стала старше и моя грудь округлилась. Потом обо мне начали болтать. Возможно, сплетен было бы меньше, если я была благоразумнее. Но когда я начала взрослеть, мной что-то такое завладело и я стала немного взбалмошной, как это бывает с девочками, чье детство на исходе. Я принялась думать об этих джентльменах, смотреть на их сапоги и на то, как они двигаются на берегу. Стала плакать по ночам, не зная, из-за чего, и кричать на маму, когда для этого не было никаких причин. Теперь всем сестрам Филпот я предпочитала Маргарет, потому что та больше остальных сочувствовала моему настроению. Она рассказывала мне истории из романов, которые читала, помогала мне в попытках сделать мои волосы красивее, а еще учила меня танцевать в гостиной коттеджа Морли. Иногда я стояла возле Курзала, смотрела через эркерное окно, как они танцуют под стеклянными канделябрами, и воображала, что это я кружусь там в шелковом бальном платье. Обычно я так расстраивалась, что мне приходилось бросаться бегом по пешеходной дорожке, которую братья Деи проложили вдоль берега. Дорожка приводила меня к Коббу, где я могла прогуливаться, позволяя ветру сдувать с моего лица слезы, и не было рядом никого, кто отчитывал бы меня за мою глупость.

Мама и мисс Элизабет отчаянно бились надо мной, но никак не могли привести меня в чувство, потому что я не думала, что со мной что-то не так. Я взрослела, и это было тяжело. Потребовались два юношеских переживания смерти, сперва одной дамы, а потом одного джентльмена, прежде чем мисс Элизабет вытащила меня из грязевого оползня и я по-настоящему вступила в мир взрослых.

Обе смерти случились на одном и том же отрезке пляжа, прямо у окончания Церковных утесов и не доходя до того места, где берег изгибается по направлению к Блэк-Вену. Стояла ранняя весна, и я шла вдоль берега во время отлива, высматривая антики и думая о том джентльмене, которому помогала накануне и который улыбнулся мне, обнажив белые, как кварц, зубы. Меня так ослепляли собственные мысли, что я не видела той дамы, пока чуть ли не наступила на нее. Я резко остановилась.

Она лежала ничком там, где оставил ее прилив, и ее темные волосы были сплошь спутаны с водорослями. Чудесное ее платье промокло и отяжелело от песка и ила. Даже при таком его состоянии я видела, что оно стоит дороже, чем вся наша домашняя одежда. Я долго стояла над ней, наблюдая, не вздохнет ли она. Потом до меня дошло, что мне надо бы дотронуться до нее, перевернуть ее на спину, чтобы убедиться, что она мертва, и проверить, не знакома ли она мне.

Мне не хотелось до нее дотрагиваться. Большую часть дня я поднимала мертвые окаменевшие кости некогда живших здесь тварей. Если бы она была окаменелой, как крок или аммик, я перевернула бы ее совершенно спокойно. Но я не привыкла прикасаться к мертвой плоти, которая была реальным человеком. Однако, понимая, что сделать это все равно придется, я глубоко вздохнула, поспешно ухватила ее за плечо и перекатила на спину.

Как только я увидела ее прекрасное лицо, мне стало ясно, что она леди. Другие смеялись надо мной, когда я это сказала, но я видела ее благородный лоб и чудесные, миловидные черты. Я назвала ее Леди, и это было правильно.

Я опустилась на колени у ее головы, закрыла глаза и обратилась к Господу с молитвой, прося принять ее в Свое лоно и утешить ее. Потом я подтащила ее к утесу, чтобы море снова не забрало ее, пока я буду ходить за помощью. Но оставить ее совсем неубранной я не могла: это было бы неуважительно. Я больше не боялась прикасаться к ней, хотя ее плоть была холодной и твердой, как у рыбы. Убрала водоросли из ее волос, распрямила ее члены, оправила платье и скрестила ей руки на груди, как видела раньше у других покойников. Мне даже начал нравиться этот ритуал — вот какой странной была я в ту пору своей жизни.