Безумные русские ученые. Беспощадная наука со смыслом - Евгений Жаринов

На это обстоятельство жизни великого ученого следует обратить особое внимание. Любой психолог скажет сейчас, что глухота предполагает плохое включение ребенка в языковой мир, а это тоже, что все равно что сказать – в социальный мир и даже в свою семью.

Есть еще одно драматическое обстоятельство в жизни малолетнего Кости Циолковского, которое также нельзя обойти молчанием: на тринадцатом году его жизни незадолго до того дня, когда пришлось расстаться с гимназией, Константин потерял мать. Веселая, жизнерадостная, «хохотунья и насмешница», Мария Ивановна нежно любила своего сына. Она делала все от нее зависящее, чтобы маленький калека не чувствовал себя ущемленным, обиженным. Мать была единственным проводником полуглухого Кости Циолковского во взрослый мир. Может быть, только ее голос и различал в общем потоке неясных шумов будущий ученый. Ведь удалось этой женщине научить своего ребенка-инвалида читать и писать, это она познакомила его с начатками арифметики.

В параллели с Флобером мы встречаем приблизительно то же самое. Только там роль матери-просветительницы выполнял отец. Маленький Гюстав упорно отказывался учиться читать и писать, потому что ему вслух читал все книги отец. Если в случае с Циолковским лингвистическую связь героя с миром осуществлял близкий человек через письменность, то в случае с Флобером отец общался со своим необычным сыном через речь устную.

Гениальность – всегда нарушение нормы. Гений в детстве словно прислушивается (Флобер) или присматривается (Циолковский) к окружающему миру. Гений не стремится сразу же начать активно вмешиваться в этот мир, он не спешит занять свое место. Гениально одаренному человеку чаще всего места в этом мире просто нет. Ему принадлежит вся Вселенная. Вот почему очень часто гении словно «медлят» на старте. И тут возникает вопрос о проводнике или об учителе всякой необычайно одаренной личности.

С отцом отношения у Циолковского не сложились. «Он был всегда холоден, сдержан… Никого не трогал и не обижал, но при нем все стеснялись. Мы его боялись, хотя он никогда не позволял себе ни язвить, ни ругаться, не тем более драться».

Лишенный поддержки Константин учится все хуже и хуже. А затем наступает день, когда он вынужден променять плохие отношения с учителями на многолетнюю дружбу с книгами. Ведь мать и научила его читать и писать. Значит, чтение – это подсознательное общение с матерью, чей голос навсегда исчез из этого мира. Мир превратился в хаос звуков. Мир – это странный и недоступный отец, а книги и чтение – это утраченный голос матери. В случае с Флобером мы видим нечто подобное. Свое нежелание учиться читать и писать маленький Гюстав объяснял: «Зачем учиться, если папа Миньо читает?»

Горе подавило осиротевшего Константина Циолковского. Гораздо острее ощутил он свою глухоту, делавшую его «изолированным, обиженным изгоем». Пришлось покинуть гимназию. Одиночество стало еще сильнее и тягостнее. Возникает яростное желание «искать великих дел, чтобы заслужить одобрение людей и не быть столь презренным». В отличие от гимназических учителей книги щедро наделяют маленького калеку знаниями и ни в чем не упрекают его, ни за что не наказывают, не унижают. Они обладают качествами, сравни лишь с материнской заботой. Но это все равно какое-то однобокое восприятие мира.

Глухота Циолковского странным образом воплотится и в его «культурной глухоте». Этот ученый-самоучка будет поражать всех своей, с одной стороны, одаренностью и гениальной проницательностью, а с другой, – абсолютным невежеством и какой-то умственной неповоротливостью. Эта интеллектуальная неподвижность будет обладать ярко-комическими чертами, сопоставимыми лишь с поведением рыжего коверного на манеже цирка. В самом деле, можно ли было всерьез воспринимать человека, зимой мчащегося на коньках, распустив при этом вместо паруса черный зонт, или разъезжавшего по льду в парусном кресле, пугая крестьянских лошадей? В другой раз он склеил из бумаги воздушный шар с дыркой внизу, положил под дырку лучинку и зажег – шар поднялся и полетел. Лучина пережгла ниточку – на город посыпались искры. Эта забава чуть было не закончилась пожаром.

Иными словами, Циолковский, будучи лишен звучащего слова Учителя, автоматически лишался широкого охвата знаний, передаваемых из поколения в поколение культурных традиций (пусть даже и ложных, но играющих роль канона, образца, основания). Эти знания, которые передавали на уроках и лекциях гимназические учителя и преподаватели университета, должны были пояснять вычитанное в книгах, должны были указывать на важные вехи пройденного человечеством. Устная речь и приобщает к цивилизации. Мы помним, прежде всего, того первого учителя, который нам открыл глаза на книги, который указал тропинку. Без такого учителя исследователь, пусть даже и самый талантливый, опираясь только на то, что сам вычитал в книге, неизбежно будет походить на гоголевского персонажа Тяпкина-Ляпкина, который до всего своим умом дошел. Происходит, чаще всего, следующее: исследователь оказывается лишенным исторического и культурного контекста. Он все должен открывать вновь. Он в одиночку должен пройти весь путь познания, проделанный до него человечеством. Не случайно Циолковский напоминал своим современникам ребенка. Известно, что в онтогенезе каждый человек проходит все этапы исторического развития. Но ребенок, не лишенный общения с другими, сравнительно быстро взрослеет. Циолковский же взрослеет медленно и свой онтогенез он так и не проходит до конца, застревая на том этапе развития человеческой мысли, когда все постигалось лишь непосредственным опытом.

Специалисты не раз сравнивали космизм Циолковского с так называемым новоязычеством. Так он в детском возрасте опытным путем открывает для себя астролябию. Ведь уроков учителей он не слышит, и никто не смог сообщить ему, что этот научный прибор уже несколько сотен лет служит людям. Циолковский буквально повторяет открытие в теории газов, а потом и в области физиологии («Механика живого организма»). Причем, единственным источником автору этих научных трактатов служили лишь некоторые элементарные учебники.

Циолковского постоянно упрекали в том, что он изобретал велосипед, и по странной иронии судьбы именно велосипед станет для ученого излюбленным видом транспорта, когда он окончательно останется в Калуге. Биографы утверждают, что поначалу неутомимый изобретатель распугивал сонных калужских кур и гусей на трескучем «коне» – мотоцикле. Но затем он все-таки продал его и приобрел велосипед. Не сказалась ли здесь не только привычная бережливость, но и определенный инфантилизм (детскость), некоторая даже телесная медлительность (явная в сравнении велосипеда и мотоцикла) столь присущие натуре ученого?

Этот же инфантилизм проявляется и в чистосердечных признаниях самого Циолковского о своем браке и о своей будущей жене. Вот они: «Пора было жениться, и я женился без любви, надеясь, что такая жена не будет мною вертеть, будет работать и не помешает мне делать то же. Эта надежда вполне оправдалась».

В своей космической философии Циолковский предполагал вывести идеальную породу людей, лишенную каких бы то ни было страстей, но наделенную необычайным интеллектом. Здесь чувствуется подростковый, панический страх перед женщиной, перед жизнью со всеми ее непонятными неурядицами.