Лара. Нерассказанная история любви, вдохновившая на создание «Доктора Живаго» - Анна Пастернак

Несмотря на то что в письмах родным Пастернак пытался принизить достоинства романа, друзья из литературных кругов, которым он выслал первые печатные экземпляры, рассыпались в похвалах. 29 ноября 1948 года он получил от своей кузины Ольги Фрейденберг из Санкт-Петербурга, которая была видным ученым и впоследствии преподавала в университете, письмо следующего содержания:

«Твоя книга выше[214] сужденья. К ней применимо то, что ты говоришь об истории, как о второй вселенной… Это особый вариант Книги Бытия. Твоя гениальность в ней очень глубока. Меня мороз по коже продирал в ее философских местах, я просто пугалась, что вот-вот откроется конечная тайна, которую носишь внутри себя, всю жизнь хочешь выразить ее, ждешь ее выраженья в искусстве или науке – и боишься этого до смерти, т. к. она должна жить вечной загадкой».

Пастернак ощущал настоятельную потребность в том, чтобы его книгу прочли те, кого он уважал, и необыкновенно гордился своей работой. Сбылась мечта всей его жизни – создать большое прозаическое произведение о своем поколении и его исторической судьбе. Все писатели склонны к разочарованиям и опасениям, что их труды не будут опубликованы, не говоря уже о подозрениях, выдержат ли они испытание временем. Пастернак, который потратил на работу над романом тринадцать лет, знал, что идет на огромный риск, частным образом распространяя противоречивое с политической точки зрения произведение. Поначалу Борис с оптимизмом воспринял большевистскую революцию, веря, что она освободит массы, но, увидев реальность войны, последовавшей за революцией, стал яростным противником советского режима. Он винил коллективизацию в разрушении экономики села и уничтожении миллионов жизней. Вряд ли Пастернак мог выразить свое презрение к тогдашней политической элите более явно. Как говорит Юрий Живаго, «каждый озабочен[215] проверкою себя на опыте, а люди власти ради басни о собственной непогрешимости всеми силами отворачиваются от правды. Политика ничего не говорит мне. Я не люблю людей, безразличных к истине». Поскольку Пастернак не подозревал, что Сталин отдавал приказы, защищавшие его, в то время как обычных людей убивали или ссылали в ГУЛАГ за антисталинские высказывания даже в частных разговорах, изложение этих язвительных взглядов в романе было с его стороны в буквальном смысле заигрыванием со смертью.

Пастернак осознавал эти опасности, описывая их в письме к родственникам, которое стало последним чуть ли не на целое десятилетие (из-за наступления «эпохи подозрительности» он был вынужден прервать всю переписку с сестрами; контакт с ними был возобновлен летом 1956 года, во время хрущевской оттепели). «Даже если услышите[216] однажды, что я повешен, потрошен и четвертован, – писал он им, – знайте, что я прожил самую счастливую жизнь, лучше которой и представить себе не мог, и мое самое прочное и стабильное состояние счастья есть прямо сейчас и в недавнем прошлом, поскольку я наконец овладел искусством выражения своих мыслей – я обладаю этим навыком в той степени, в какой мне нужно, как никогда раньше». Борис писал это письмо в самом зените своего романа с Ольгой. Как пояснял его сын Евгений, «воздействие их счастливых[217] отношений в первые три года раскрыто в образе Лары, ее внешности и лирической теплоте посвященных ей глав. Мой отец всегда считал, что именно пробуждение «острого и счастливого личного впечатления» придало ему сил справляться с трудностями работы над романом».

Ольга и не догадывалась, что из-за распространившихся слухов о ее романе с Борисом и несгибаемой поддержки ею его книги «повешенным, потрошеным и четвертованным» окажется не Борис – она сама вскоре будет принимать у себя незваных гостей.

Вечером 6 октября 1949 года сотрудники НКВД пришли домой к Ольге с повесткой. Этот визит имел ужасающие последствия. Власти разработали план, которому предстояло поразить «небожителя» в самое сердце. Они сослали его любовницу и музу в лагерь-тюрьму и мучили ее вместо него…

В тот день, 6 октября, Борис с Ольгой встретились в редакции Гослитиздата, государственного издательства, где Борис должен был забрать причитавшиеся ему деньги. После этого он присел со своей возлюбленной на скамейку в соседнем парке. Любуясь красотой осени, Борис попросил Ольгу в тот вечер приехать в Переделкино: они смогут побыть там наедине, сказал он, и ему хотелось бы прочесть ей очередную главу своей книги. «К этому времени наши отношения[218] достигли какого-то удивительного периода – и нежности, и любви, и понимания, – писала Ольга. – Осуществление замысла «Доктора Живаго» как главного труда жизни, этот захватывающий его целиком наш роман – все это так глубоко он выразил одной фразой письма в Грузию: «Нужно писать вещи небывалые, совершать открытия и чтобы с тобой происходили неслыханности, вот это жизнь, остальное все вздор».

Когда они беззаботно болтали в парке, Ольга заметила, что какой-то мужчина в кожанке уселся неподалеку от них и, похоже, пристально следил за их разговором. Она наклонилась к Борису и прошептала, что этим утром слышала, будто арестовали чудесного старенького учителя английского, у которого училась Ирина, из-за каких-то темных денежных махинаций его жены. Направляясь к станции метро, Борис и Ольга заметили, что мужчина в кожанке неотступно следует за ними. У Ольги возникло предчувствие: ей не хотелось в тот день расставаться с Борисом. Однако она в это время переводила сборник корейской поэзии, и как раз вечером его автор собирался встретиться с ней, чтобы внести исправления. Она также обещала Борису, что напечатает для него одно из собственных стихотворений.

В начале 1948 года Ольга призналась Борису, что ей плохо в «Новом мире», где приходится выслушивать нелестные и непрошеные замечания о ее непрофессиональных отношениях со знаменитым писателем. Он начал уговаривать ее оставить работу, обещая, что будет содержать ее и помогать стать самостоятельным профессионалом в искусстве литературного перевода. Ольга, которая обожала поэзию и сама с детства писала стихи, с радостью согласилась. В Ольгиной маленькой комнатушке в Потаповском переулке[219] Борис учил ее принципам перевода. Поначалу Ольга, начинающий переводчик, превращала десяток строк оригинала по меньшей мере в двадцать, и Борис ласково посмеивался над такой ее «отсебятиной» и учил, «как сохранить смысл, отбрасывая слова; как оголить идею и, не гоняясь за красивостью, одеть ее в новые словесные одежды, кратко, как можно короче». Ольга и пожелать не могла лучшего наставника, чем Пастернак, преданный и терпеливый учитель, который показывал ей, как осторожно пройти по тонкой грани между переводом в строгом смысле этого слова и импровизацией на основе материала. Овладевая искусством перевода, Ольга постепенно вошла с Пастернаком в рабочие отношения. Он называл квартиру на Потаповском «наша лавочка». Часто он сам начинал перевод, а Ольга продолжала и заканчивала его, освобождая Борису время для работы над романом. Она не только любила это ощущение сотрудничества, но и «неплохо зарабатывала» на переводах. Как и Борис, Ивинская начала устраивать дома литературные вечера, на которых друзья-писатели читали стихи и обменивались мыслями.