Зима в раю - Елена Арсеньева

Сначала Дмитрий ее не узнал. Женщина лет тридцати пяти,красивая, с точеным, породистым лицом, миниатюрная, со стрижеными пепельнымиволосами и большими серыми глазами. Конечно, русская, эмигрантка, иначе незабрела бы в «очаг» младороссов. Дмитрий ее здесь уже видел, но раньше она всесидела молчком в уголочке да слушала, а тут вдруг разговорилась. Да как! Икогда она заговорила, Дмитрий ее вспомнил. Вспомнил… и даже холодом егопробрало, потому что подумалось: «Вот и сбылось тещино предсказание!»

Ну в самом деле, на собрание к младороссам он заехал прямоиз Биянкура, после окончания съемок на «Ciné-France», это раз. И вот,пожалуйста, два – разговорившаяся женщина уж точно явилась из его дальнего,давнего, энского прошлого, из года этак 1904-го. Дмитрий даже имя ее вспомнил:Нина Мещерская, дочь директора сормовского завода, знаменитого предшественникаНикиты Ильича Шатилова. Отец Нины, Александр Васильевич Мещерский, собственно,и сделал из Сормова мощный промышленный район, а не сборище кустарныхмастерских, чем он был прежде. Конечно, Дмитрий в те далекие годы о таких вещахне думал – несколько раз Ниночку и ее сестру Ирочку привозили в танцклассы,которые устраивал для своей дочери Марины миллионщик (ну, прилагательное«бывший» прибавлять не стоит, иначе придется его повторять до бесконечности!)Аверьянов, и с Ниночкой было очень легко и приятно танцевать, она не путалатрудных па, не то что Маринка Аверьянова по прозвищу Мопся, – только это в тупору его и заботило. Потом девочки Мещерские приезжать почему-то перестали: толи далеко, все же из Сормова в Верхнюю часть не больно наездишься, то лисобиравшееся у Аверьянова общество мадам Мещерская (весьма высокомерная особа!)сочла для своих дочек не комильфо, то ли просто не захотелось Ниночке и Ирочкетанцевать. Вскоре после событий 1905 года Мещерские покинули Энск, АлександрВасильевич сделался очень большой шишкой – ей-богу, роль его в развитии русскойпромышленности трудно переоценить, не зря его называли русским Фордом: онруководил самыми крупными военными заводами, и кабы правительство послушалосьего рекомендаций по реорганизации железнодорожного транспорта и пароходства,кто знает, как развивалось бы течение мировой войны…

Об этом и говорила сейчас Нина Мещерская (теперь она,впрочем, изменила фамилию, потому что вышла замуж за Игоря Кривошеина, сынабывшего министра земледелия при Николае II, потом деникинского министра) насобрании «очага». Младороссы, в своем стремлении непременно повернуться «лицомк России», порой перебарщивали и впадали в нелепое и почти смехотворноепреклонение перед «советскими достижениями». Очень часто на информационныхдокладах о развитии промышленности, о технических достижениях в Советском Союзеповторялись вслепую данные советской прессы, по которым выходило, что до 1920года в России вообще не было ни промышленности, ни техники – вообще ничего!Нина Кривошеина возмутилась и взялась доказать, насколько все тут ошибаются. Ивот, собрав в памяти все, что услышала о развитии тяжелой промышленности вРоссии от отца, она рассказала «очагу» о фабриках московского или волжскогокупечества, о теплоходах на Волге, о царицынском военном заводе, который строилее отец, о телефонизации (одной из старейших в Европе!) и так далее. Сперва ейкто-то возражал, и даже довольно резко, но Нина не дала себя сбить, и кончилосьтем, что многие (из более молодых младороссов особенно) признались, что первыйраз в жизни все это слышат.

Дмитрий, конечно, слышал не первый раз, но выслушал судовольствием. Потом, после доклада, подошел к Нине, заговорил об Энске. Нинане забыла и танцклассы у Аверьянова, и Дмитрия, и всех посетителей танцклассов.Вспоминая их, невольно составили довольно унылый список: Мопся Аверьянова вчетырнадцатом году сослана, теперь наверняка на коне – ведь власть взяли те,ради кого она предала свой класс, свою семью; Саша Русанова-Аксакова осталась вЭнске, бог весть, жива ли; о Варе Савельевой и Тамаре Салтыковой тоже ничего неизвестно, ведь они тоже оставались в Энске; Витька Вельяминов зверски убит вОдессе; внуки миллионщиков Рукавишниковых и дочери городского головы Сироткиналишились жизни еще в восемнадцатом, в Энске: семьи полностью расстреляныбольшевиками… Ну и так далее – все это сильно смахивало на мартиролог.

Да, Нина была лицом из давнего-давнего прошлого, однако,немного проводив ее и расставшись около метро (Нина хотела было пройтись, нопосмотрела на ногу спутника и приняла его извинения), Дмитрий пожал плечами:она подходила по всем меркам. Но… Теща говорила о человеке, которому онпричинил какое-то зло, причем это было связано с выстрелами и войной. При чемже здесь Нина Мещерская? Дмитрий немного повспоминал своих прежних товарищей пооружию. Никто из них не мог его ни в чем упрекнуть! Разве что та старая историяс Сашенькиным наследством… Как бишь его звали, того неприятного типа, которыйшантажировал его на энской «Миллионке», в кабачке «Попугай!», тем, что Дмитрийтак необдуманно ввалился в революционное дерьмо? Вроде назвался он Ивановым…что-то в этом роде, незамысловатое такое… Обворожительную даму, егокомпаньонку, Дмитрий потом встречал (вернее, она, облаченная вумопомрачительный лиловый наряд, облегавший ее, как перчатка, навещала его впетербургском госпитале), а тот господин канул невесть куда… А впрочем, это неон: теща говорила о выстрелах, о людях, говоривших по-немецки… Так-так, горячо,горячо…

– А ведь ей-богу! – внезапно воскликнул Дмитрий и тут жеприхлопнул рот ладонью, пробормотав: – Pardon! – потому что от него испуганношарахнулись две какие-то усталые мидинетки.

А ведь, ей-богу, был такой человек, которому Дмитрийпричинил зло, был! Дмитрий отчетливо вспомнил давнюю историю: как онунтер-офицера Полуэктова, большевика, члена какого-то там солдатского комитета,преследовавшего Дмитрия, который пытался скрыться от большевиков, обманутых им,очень удачно отправил в дали невозвратные. Но шанс встречи с ним в Париже былравен не просто нулю – минус нулю! В Германию Полуэктов еще мог попасть, но вПариж… К тому же теща намекала на какую-то благодарность, которую встреченныйчеловек из прошлого должен к Дмитрию испытывать. Да ну, чушь. Чушь невероятная!Какое счастье могло его ожидать? Лагерь для военнопленных? Вот уж великосчастье! Скорей всего, он погиб, вот и счастье вам.