Большая Игра. Настоящее напряженное - Дэйв Дункан

– Сколько ты там прожил? – спросил Смедли, стараясь не выдать своего неодобрения.

– Гораздо дольше, чем собирался вначале. Очень скоро я узнал, что Калмака Плотника убили за то, что он спутался с новой сектой, Церковью Неделимого. Я догадывался, что за ней стоит Служба, – единственным способом свергнуть тиранию Пентатеона было бы появление совершенно новой религии, так что все представлялось вполне логичным. Однако эти гонения не ограничились одним Соналби, это произошло по всему Нагленду. Приказ исходил от Карзона, но за этим, несомненно, стоял Зэц, так что вполне возможно, настоящей причиной этого послужил я. Не могу сказать, чтобы мне было очень весело, когда я думал обо всех невинных людях, погибших из-за меня.

Новая церковь могла бы помочь мне связаться со Службой, но в Нагвейле ее просто выжгли, так что никто, похоже, ничего о ней не знал – не хотел даже говорить об этом. И если бы о моем нездоровом интересе к ней стало известно не тому, кому нужно, то в одно прекрасное утро я проснулся бы покойником. Никаких других зацепок у меня не было, так что мне ничего не оставалось, как только ждать, что Служба сама придет мне на помощь. Надежды на это, конечно, было маловато. Я знал: в Службе верили, что Жнецы убили меня в ночь моего перехода, в Святилище. Они послали Онику Мезон проверить эти сведения – она тоже исчезла. Поэтому шансов на то, что они меня ищут, было ноль целых хрен десятых.

Все, что я мог сделать, – так мне, во всяком случае, казалось, – это узнать о Вейлах как можно больше. И изучить язык, конечно. Возможно, рано или поздно до меня дойдут какие-нибудь слухи о Церкви Неделимого, по которым я смог бы понять, где ее искать. Мои братишки-однополчане знали не больше других, то есть почти ничего. Но по крайней мере им-то я мог верить в отличие от всех остальных. Большинство из них никогда в жизни не покидали Нагвейла и не собирались этого делать, но имелось человек десять – двенадцать, которых заставляла путешествовать работа – в основном коробейники и табунщики. Двое из них даже работали в столице – Наге. Когда они заглядывали домой, я знакомился с ними и расспрашивал. Я мало что узнал. То ли я расспрашивал слишком неумело, то ли еще почему-то. Поскольку идти мне все равно было некуда, я откладывал свой уход.

Само собой, мне нужно было найти работу. Моя братия обсудила это и решила, что с моим ростом от меня будет больше пользы на крышах, так что меня познакомили с родственником Гопенума, Пондаржем Саманщиком. Они предложили ему нанять меня. Он не спорил, поскольку деревня обязана поддерживать свое ополчение. И потом, у него была дочь.

– Ага! – вмешалась Алиса. – Ну-ка, опиши эту дочь.

– Абсолютно неописуемая. Лет этак десяти, кажется… точно не знаю, я к ней особенно-то и не приглядывался. Впрочем, я и заработка своего почти не видел. Он шел в счет калыма, платы за невесту. Меня это мало беспокоило, пока меня кормили два раза в день. Все, что от меня требовалось, – это подавать связки камыша кровельщикам на крышу. Работа вполне по силам.

Впрочем, я согласен, что изначальной целью ополчения являлась кража скота, прямо как в Африке. Во все времена основным занятием молодых мужчин в скотоводческом племени была кража скота у соседей. Награбленное отдавалось одному из старших в деревне как плата за жену. Заплатив достаточно коров или коз и доказав свою удаль в более или менее серьезных сражениях, молодой воин женился на купленной им девушке. С этого момента он только следит за тем, чтобы росло его стадо и чтобы жена его делала всю работу. Войну он оставляет в удел молодым, ибо это их дело.

– Если бы мы так жили сейчас, – сказал Джинджер Джонс, – мы бы ни за что не оказались в такой мясорубке, как нынешняя.

Ему никто не ответил. Машина с рыком неслась сквозь ночь. Смедли решил, что замечание Джинджера отдает пораженческими настроениями. От войны никуда не деться, значит, ее надо выиграть. Все, что зависело лично от него, он сделал.

Когда Экзетер снова заговорил, голос его звучал мрачнее, чем прежде.

– Вы и представить себе не можете, как это странно – чувствовать себя снова дома, в Англии, и нестись куда-то в ночи, вот так! Это гораздо более странно, чем то, о чем я вам рассказываю. Вы простите, что я болтаю без умолку. Так здорово снова говорить.

– Нам нравится слушать тебя, – сказала Алиса. – Это лучше, чем иметь в собеседниках барона Мюнхгаузена. Ты к чему-то клонишь. Ты ведь неспроста углубился во всю эту социологию?

– Разумеется! Помнишь Ньягату и эмбу? Большинство банту живут так же – их общество тоже организовано по возрастным группам. Когда в тех краях впервые появились англичане, они обычно говорили: «Отведите меня к своему вождю», – и туземцы не понимали, что те имеют в виду. То, с кем вам надо говорить, зависит от того, с чем вы пришли! Так вот, англичане назначали вождя или старосту и приказывали ему прекратить кражу скота. А потом еще они удивлялись, почему это рухнула вся местная культура. Что меня поразило в нагианцах – это то, что они ухитрились перейти к денежной экономике, не утратив своей социальной структуры. Большая часть Вейлов стоит на пороге индустриальной революции, хотя, слава Богу, у них нет еще огнестрельного оружия. Роль англичан там играют джоалийцы, но без ружей Джоалия не способна сделать из Нагии настоящую колонию. Правда, они пытаются укоренить там торговлю, и все же традиционный уклад пока преобладает. Нагианцы смогли соединить старое и новое. Меня ужасно заинтересовало, как им это удалось. Ответ был очевиден, но тогда я не догадался.

– А с кем сражаются воины? – спросил Смедли.

– Ни с кем, – усмехнулся Эдвард. – Ни с кем. О, периодически они устраивают стычки с соседними деревнями, но по предварительной договоренности. Этакие показательные выступления. Несколько сломанных костей и выбитых зубов и куча пари, заключаемых на победителя. Я, правда, так этого ни разу и не видел. Самым замечательным событием в первые недели моего пребывания там стала свадьба Тоггана Чеканщика. Разумеется, его отец был богат. Он первым из нашей возрастной группы связал себя священными узами, и это было заметной вехой для всех нас. Ей-богу, чуть ли не целая неделя ушла на то, чтобы мы пришли к единому мнению, каким образом нам изменить раскраску на лицах. Конечно, мы могли бы добавить немного зеленых символов, поскольку зеленый – это цвет мужской зрелости. Мы могли добавить немного красного, что символизировало бы Владычицу, Эльтиану, богиню материнства и… гм… всего, с этим связанного. Но в случае, если бы мы перестарались, старшие воины могли бы посчитать это наглостью, а младшие – захватить себе наши синие цвета. Поэтому мы отрядили делегатов для переговоров с другими возрастными группами. В общем, забавлялись вовсю.

Стоило только Тоггану жениться, как он перестал быть воином, хотя все еще оставался одним из нас. Он спал с женой, а с утра приходил к нам нанести на лицо раскраску. За первые две недели мы видели его чаще, чем жена. Быть воином – это примерно как учиться в пансионе, так мне показалось. До тех пор, пока не началась война.

– Та, что следовала за тобой? – спросила Алиса. – Ох, прости! Я не хотела…

– Нет, совсем другая. Впервые я узнал о ней, когда как-то вечером к нам заглянул жрец, пожилой тип в зеленом облачении. Я сразу заподозрил недоброе. Он сел и завел с нами разговор. Кажется, нас там было около шестидесяти – мы сидели вокруг него, затачивая копья. Но мы не прекратили свою работу из-за него, нет! Он сказал, что в храме стало известно – младшие воины приняли в свой отряд чужестранца. Ну, вся деревня знала об этом уже больше месяца. Он сказал, что Кробидиркин – бог-покровитель Соналби и что чужеземцу положено совершить жертвоприношение богу и попросить о покровительстве, – так, простая формальность, видите ли.