Федор Никитич. Московский Ришелье - Таисия Наполова

После охоты тело приобретало лёгкость и силу. Хотелось мчаться неведомо куда. Он не помнил, сколько проскакал по весеннему выгону в тот день, но, увидев перед собой уютную усадьбу, привязал коня в сарае, а сам забрался на сеновал и заснул воистину богатырским сном. Он не помнил, как попал сюда. Да не всё ли равно? В дни охоты он мог выспаться на первой попавшейся соломе. И удивительно, как это совмещалось в нём со стремлением к роскоши, которое будет отличать его всю жизнь.

Разбудила его песня. Он стал слушать.

Русскому уху Феодора было сладко слышать старинный грустный напев. Припомнилось, что слышал его в детстве. Голос доносился из сенника[14]. Сенная девушка? Нет, выговор искусный и слишком нежный для простой девки.

Певица меж тем смолкла, затем скрипнула дверь, послышался звук осторожных шагов и лёгкий вздох. Сердце Фёдора дрогнуло от жалости: ему почудилось чужое страдание. Душа его, как это бывало после охоты, настраивалась на минуты светлые и чистые. Он продолжал прислушиваться. Вздох повторился.

Ему пришла на ум шутливая поговорка, и он тихо, но внятно произнёс:

— Не вздыхай глубоко, не отдадим далеко...

Фёдор сразу почувствовал, как испуганно затаилась девушка.

— Не пугайся, красавица, я незаметно зашёл сюда после охоты. Незаметно и уйду... А ты, видать, чародейка. Прознала, что я почиваю рядом, и песню запела.

— Тебе помстилось, боярин.

— И ты не ведунья? — спросил Фёдор, обрадованный тем, что девушка заговорила.

— Бог миловал, боярин...

— А как ты прознала, что я боярин?

— По выговору...

— Дозволь мне поглядеть на тебя?

Вместо ответа скрипнула дверь. Видимо, девушка поспешно скрылась в горнице. И столь желанной показалась она Фёдору, что он едва не решился переступить чужой порог. Но осторожность требовала оставить чужое подворье, так и не дознавшись, кто была прекрасная певунья. Да и расспрашивать не полагалось: не было бы какого позора для боярышни. Он узнал, однако, что подворье принадлежало Шереметевым. Ужели певунья была дочерью знаменитого боярина-монаха?

История этого монаха была не столь давней. Боярин Иван Шереметев едва не угодил под беспощадную секиру грозного Иоанна, виновный лишь в том, что был богат, а царь повадился к тому времени отрубать богатеньким головы, чтобы их состоянием пополнять свою казну. Ивана Шереметева спас остроумный и достойный ответ. Когда царь спросил, где его богатство, опальный боярин ответил:

— Ныне оно ко Христу отошло.

Спасённый от топора, он, однако, понял, что судьба подсказывает ему верное решение — уйти в монастырь. Вскоре умерла его жена, оставив дочь-отроковицу на руках тётки, его сестры Юлиании.

Всё это понемногу вызнал Фёдор и однажды утром поскакал через широкий выгон к боярскому подворью, распугивая пасущихся там коров. Затем он придержал жеребца, подъехал к знакомому сеновалу, привязал коня и направился к крыльцу, на котором ещё совсем недавно незнакомая певица выводила свою чудную песню. Крыльцо было мокрым от мелкого дождя. Раннее утреннее солнце отражалось в слюдяных оконцах.

Фёдор пригладил волосы неуверенной рукой, поправил расслабленный кушак, быстро оглядел полы ферязи[15]: не забрызгал ли, скача по лужам. Он решился пройти прямо к Юлиании Даниловне. Видимо, у него вид был решительный, ибо заспанный сторож, выглянувший из конюшни, поглядел на него с особенным вниманием. Фёдор всё же задержался на крыльце, в который раз обдумывая, что скажет хозяйке. И вдруг послышались голоса:

— Уж больно ты пуглива, душа моя... Чуть стук какой — побледнеешь, встрепенёшься. Помстилось тебе.

— Тётушка... Право слово, пошли сенных девушек разведать. Кто-то чужой на крыльце.

Фёдор узнал голос, который проникал до сердца, и весь задрожал.

— Ах, душа моя, наскучило мне потакать всякому твоему капризу... И когда я тебя замуж выдам?

— Прости, родимая, не буду!

— Слышь, звонят к заутрене? Пора в церковь.

Фёдор поспешно сошёл с крыльца, довольный тем, что случай избавил его от опрометчивого поступка. Что бы он сказал Юлиании? Я, мол, слышал, как пела песню ваша племянница, и надумал просить своего родителя, чтобы засылал сватов...

Старая матрона посмеётся, и только. Такие дела делаются согласно свадебному чину... Или её племянница — простая девка, чтобы без родительского слова являться в дом к невесте?! «Ох, горячая голова! Едва не наделал бед, — корил он себя. — И кого ты чаял прельстить сей поспешностью? Худой молвы захотелось? Вспомни, как родитель учил тебя: «Опрометчивость да глупость рядом живут».

Как радостно пели в то утро колокола!

Фёдор выехал огородами на улицу, по которой люди шли в церковь. Лишь теперь он понял, что это было не господское подворье Шереметевых. Боярышня жила с тётушкой в хуторке, и церкви домовой у них не было. Стало быть, и собирались они в сельскую церковь.

С пригорка Фёдору хорошо было видно, как боярышня вместе с тётушкой вышли с подворья. Боярышня в кокошнике, из-под которого спадает толстая чёрная коса, в летнике из камки, шитой серебром. У неё бледное продолговатое лицо. Черты тонкие, как на иконе. Она с трудом поспевает за широкими шагами тётушки и пытается оглядеться. Что-то беспокоит её. Ему почудилось, будто она увидела его боковым зрением и в её лице что-то затрепетало. О, милая!