Здравствуйте, мистер Бог, это Анна - Финн

Решив, что мои предполагаемые таланты нечего разменивать по дешевке, я сказал, чтобы она сделала это сама.

— Пожалуйста, — взмолилась она, — ну пожалуйста. Финн!

Покобенившись немного для приличия, я вырезал его и протянул ей.

Волшебный фонарь был выключен, в кухне горел газ. Она уставилась на силуэт кувшина, снова медленно выворачивая голову набок — зачем? Как бы там ни было, результат ее, видимо, полностью удовлетворил, потому что она кивнула, встала и засунула бумажный кувшин между страницами словаря.

Следующая ночь принесла нам еще три силуэта. При этом понимания, что, собственно говоря, происходит, у меня не прибавилось ни на йоту. В то время я еще не знал, что Анна уже разрешила свою проблему, не выдав себя ни единым намеком. Она как раз сортировала факты, выстраивая идеи в должном порядке.

Прошло три дня, и вот на четвертый она снова попросила включить ей волшебный фонарь — три дня хитроумных вопросов, три дня загадочных улыбок, будто у какой-то карликовой Моны Лизы. Наконец занавес был поднят.

— Сейчас! — воскликнула Анна, как никогда уверенная в себе. — Давай!

Четыре вырезанные из бумаги фигуры были извлечены из книги и возложены на стол.

— Финн, подержи мне вот эту.

Я держал фигуру в луче света, гадая, для чего ей могла быть нужна тень от тени.

— Не так! Держи ее перпендикулярно бумаге.

— Оп-па! — сказал я и повернул ее перпендикулярно.

— Что ты видишь. Финн?

Я повернулся к ней. Она крепко зажмурила глаза и не смотрела на экран.

— Прямую линию.

— Теперь следующую.

Я поднял следующую фигуру перпендикулярно к экрану.

— Что ты теперь видишь?

— Прямую линию.

Из третьей и четвертой тоже получились прямые линии. Естественно! Анна постулировала тот факт, что любой предмет, будь то мышь, гора, петуния или сам Его Величество король Георг, отбрасывает тень. А если поставить эту тень перпендикулярно к экрану, то окажется, что любые тени любых предметов образуют прямую линию. И это еще не все.

Анна открыла глаза и сурово посмотрела на меня.

— Финн, можешь повернуть линию перпендикулярно к экрану? В голове, я имею в виду? Что ты видишь, Финн? Что, а?

— Точку, — ответил я.

— Ага, — ее улыбка сияла ярче луча света от волшебного фонаря.

— Я все равно не понимаю, о чем ты толкуешь.

— Вот про что все наши числа.

Полагаю, самым крутым комплиментом, которого я когда-либо удостаивался, было молчание, которое за этим последовало. Оно говорило: «У тебя достаточно мозгов закончить мысль самому, так что давай, думай». Я подумал. Все мои умственные упражнения неизменно заканчивались: «Ты что, хочешь сказать…»

Так получилось и на этот раз.

— Ты что, хочешь сказать… — начал я.

Вот что она на самом деле хотела сказать. Если число, например семь, можно использовать для того, чтобы считать такие разные вещи, как банкноты, младенцы, книги и летучие мыши, то у всех этих разных вещей явно должно быть нечто общее. Некий общий фактор, незамеченный и оставленный без внимания. Что это может быть? У всех предметов была тень; тень служила доказательством того, что предмет существует. Тень по определению отсекала многие вещи, которые сосчитать нельзя, — такие как красный цвет или сладость, и это было хорошо, но она оставляла формы. Она все еще несла в себе огромное количество информации. Все тени были разные — следовательно, нужно было отсечь что-то еще. Если тень избавляла вас от кучи бесполезных свойств, то было бы естественно предположить, что тень от тени продвинется на этом пути еще дальше. Воистину, так и получалось, но только в том случае, если вы держали тень перпендикулярно к экрану, — в этом случае все тени превращались в прямые линии. Оставался, правда, еще один нежелательный момент — все эти линии оказывались разной длины, но решить эту проблему не составляло труда. Нужно было просто заставить эти линии отбросить тени. Вот вам, пожалуйста! У всех этих разных штук имелось нечто общее, нечто действительно достойное уважения, число в чистом виде — и это была тень тени тени, то есть точка. Благодаря этому методу мы избавлялись от всех свойств, от всего, что нельзя сосчитать. Вот оно. Вот то, что можно считать.

Сведя всю великую множественность вещей к единой для всех сути, к точке, к тому, что действительно имеет значение, Анна раскрутила маховик творения обратно. Вооружившись карандашом, она нарисовала точку на чистом листе бумаги.

— Разве это не здорово, Финн? — сказала она, указывая на точку. — Это может быть тень тени тени меня. Или автобуса. Или чего угодно. Это мог бы быть даже ты.

Я внимательно посмотрел на себя. Честно говоря, я себя не узнал, но смысл понял.

Она раскрутила точку в линию, линию — в форму, форму — в объект, объект — в… Еще не успев понять, где она находится, Анна уже с ловкостью обезьянки карабкалась все выше и выше по древу измерений. Объект, по идее, вполне мог быть тенью чего-то гораздо более сложного, а оно, в свою очередь, — тенью еще более сложного явления, и так далее. Здесь мысль останавливалась в нерешительности. Однако мне объяснили, что бояться нечего. Если ты умудрился свести все сущее к точке, то дальше двигаться уже некуда. Это был конец последовательности, вернее, ее начало. Если начать раскручивать ее заново, что сможет тебя остановить? В принципе продолжать это дело можно до бесконечности. За тем единственным исключением, что во вселенной все-таки существовала одна вещь, которая была столь велика, что уже никак не могла стать больше самой себя. Даже я угадал, что это такое. Не кто иной, как мистер Бог. Анна нашла концы бесконечной цепи измерений. Одним из них была точка. Другим — мистер Бог.

Когда на следующий день мы с ней кормили уток в парке, я спросил, откуда она вообще взяла эту идею с тенями.

— Из Библии, — ответила она.

— Откуда? Из какого места Библии?

— Там, где мистер Бог сказал, что сохранит евреев в тени своей.

— О!

— А еще святой Петр.

— А что святой Петр? Что он сделал?

— Он сделал людей лучше.

— Как это ему удалось?

— Он покрыл злых людей своей тенью.

— О! Да! Я сам должен был догадаться.

— И Старый Ник.

— А он-то тут при чем?

— Как его зовут?

— Сатана.

— По-другому.

— Дьявол?

— Нет. Еще по-другому.

Наконец я вспомнил Люцифера.

— Да. Что это означает?

— Свет, кажется.

— А как насчет Иисуса?

— А что насчет Иисуса?