Кочевник - Сергей Алексеевич Ковалев

Громкий крик стервятника, раздавшийся рядом, стал неожиданностью. Резко повернув голову на звук, Шал увидел силуэт белой птицы с черными перьями на крыльях, спланировавшей на остатки желудка, что оказались ненужными Хызыру.

– Иди отсюда!

Напуганный громким возгласом, стервятник взмыл в небо и утащил добычу. Звук, значит, пугает, а не привлекает, как сказал Хызыр. Надо запомнить. Любая мелочь, способствующая выживанию, может оказаться полезной. Все, что не убивает, делает сильней, так вроде говорят. А силы нужны – Шал вдруг почувствовал, что устал, и морально, и физически.

Желание бороться исчезало, нет же ничего проще, как пустить навалившиеся неприятности по течению, а там как вынесет. Внезапное безразличие грозило потерей воли, и причиной этому являлось солнце. Солнце дает жизнь, и оно же убивает, медленно испаряя влагу из тела и поднимая внутричерепное давление до пределов, несовместимых с нормальным функционированием организма. И что произойдет дальше, являлось лотереей. Лопнувший сосуд кровеносной системы мозга приведет или к мгновенной смерти от теплового удара, или к уничтожению какой-то части личности. Первый вариант предпочтительней, он избавлял от мучений. Второй вел к тому, чего добивался Иргаш. Но кроме этих явных опасностей существовала еще одна, скрытая, и выражение «плавятся мозги» становилось реальностью.

Жара и в самом деле отупляла. Мысли ворочались все ленивее, и думать не хотелось совершенно. Вообще ни о чем. Как и двигаться, пытаясь освободиться. И если поначалу Шал еще рисовал себе сцены мести, как и с каким удовольствием отправит в дальний путь и Ахмеда, и его не менее опасного старшего брата, то постепенно все желания таяли под лучами солнца, словно масло.

Желудок коня стал подсыхать, сдавливая голову обручем. Волосы, лишенные свободы, встретив преграду, начинали заворачиваться и расти внутрь, раздражая лишенную воздуха кожу. Нестерпимый зуд, от которого никак не избавиться, действительно сводил с ума. Чтобы как-то заставить мозги работать, он начал петь. Все, что вспомнится и придет в голову.

Вспомнился друг, имевший забавное хобби – переделывать старые советские песни на новый лад и темы, далекие от тех, что изначально в них освещались. Обладая прекрасной памятью и чувством ритма, тот умудрялся поменять слова, не нарушив рифмы, заложенной известными поэтами-песенниками. В выборе его ничего не останавливало, мог переделать и более поздние, не только советские, но не хотел. Не было в них души, смысла и красоты, как он говорил, да и запоминались плохо. Для таких и термин существовал когда-то – однодневки. Однодневки-группы, однодневки-песни. Словно насекомое поденка, живущее один день, чтобы станцевать брачный танец и умереть. Шал был с ним всецело согласен. Песен Розы Рымбаевой, к примеру, и сам мог вспомнить несколько штук, а вот групп, популярных перед Великой Скорбью, назвать не получалось. Впрочем, все зависит от интересов. Если слушать только то, что нравится и к чему лежит душа, о других «великих и гениальных композиторах» вообще можно не узнать. Что Андрей и демонстрировал с успехом, развлекая иногда друзей. Его варианты оказывались более жизненными или смешными – в зависимости от ситуации, нежели оригинальные тексты.

– Скоро я сам буду как омлет, Андрюха…

К концу дня в зыбком мареве, что поднималось с раскаленного песка, мерещились тени, и мешал непонятный шум. То ли ветер, то ли шорох шагов. Он открыл глаза. Мимо нескончаемой вереницей тянулся поток людей в пестрых одеждах, от которых в глазах, забитых песком, зарябило. Они шли на северо-запад, не обращая на него внимания. Откуда взялись? Из ближайшей шеренги вдруг кто-то поднял руку. Шал всмотрелся. Высокий светловолосый парень славянской внешности слегка прихрамывал на правую ногу. Новый, еще нестиранный и не запыленный двухцветный камуфляж с деформирующим рисунком, совсем не предназначенный для пустыни. Кажется, такие были у погранцов.

– Ногу натерло, – словно оправдываясь, произнес тот, – новые берцы, еще не разносил.

– Далеко идти-то? – Говорить было больно, трескались пересохшие губы.

– В Пензу. «Ария» приезжает.

– Не люблю Арию. Только одна песня у них нравилась.

– Хард-рок форэва! – Парень показал «козу».

– А мне «Продиджи» на домбре нравились…

Дни и ночи смешались, так же как и мелькавшие в памяти лица. Шал уже не различал границ между событиями, которые либо происходили когда-то с ним самим, являлись рассказами других людей о своей жизни, либо же всплывали в памяти отрывки казахских мифологических страшилок. Все, что подсовывало воспаленное сознание, казалось реальным и осязаемым.

Нарезающая вокруг него круги жезтырнак – неописуемо красивая молчаливая девушка, спрятала руки в складках своей богатой одежды, украшенной золотом и серебром. Она гипнотизировала холодным немигающим взглядом, пытаясь ввести его в сон, чтобы потом вонзить в горло длинные когти, которые скрывали длинные рукава, и выпить кровь, как вампир. Он только улыбался и старался перевести взгляд в небо, отыскивая знакомые созвездия. Тогда она начинала истерично визжать от злости, и через мгновение вместо красавицы рядом бесновалась албасты. Толстое, волосатое, безобразное чудище с протяжным воем и уханьем бегало по песку, и с кривых клыков на отвисшую до живота грудь капала невероятно вонючая слюна, чей приторный запах разносился по округе и вызывал желание блевать.

Исчезало это внезапно, как и появлялось. Через время приходили кулдергиш – молодые озорные красавицы, веселыми песнями создавая иллюзию праздника. Сплетаясь руками в хороводе, они кружили вокруг, иногда легко касаясь его тела и лица. После их прикосновений все начинало зудеть и очень хотелось чесаться. И тогда он вспомнил, как их зовут. Кулдергиш – это щекотуньи, преследуют в степи одиноких мужчин. Одним из излюбленных занятий и было как раз защекотать до смерти. Вырвавшихся из их объятий джигитов они преследовали долго, и, раздеваясь догола, выкрикивали вдогонку всевозможные оскорбления. Шал смеялся и над ними. Он знал, что убежать от них не сможет, а желание чесаться просто вызывает подсохшая к ночи потная кожа.

Настоящим казалось все. Будь то брызги крови, летевшие в лицо из перебитого горла Ахмеда, или же разгоряченное погоней дыхание Сабыра, с удовольствием подставлявшего шею, чтобы его потрепали по шелковистой гриве.

Такой же настоящей казалась и Айгерим.

Она пришла одна, в легком сиреневом платье, в котором была в тот последний раз. Села рядом на землю, положила его голову себе на колени и стала гладить лицо. Сразу стало легче, и Шал открыл глаза. Она совсем не изменилась, все такая же красивая.