Круг - Яныш Ялкайн

грудь:

— Хватит тебе, браток, слезы проливать… Соберемся с силами, снова начнем. В народе зреют новые борцы.

Студент, размахивая руками, полез в спор…

Миновал месяц, прешел другой, третий… Никаких перемен в судьбе Унура Эбата не намечалось.

Из письма, тайно пересланного с воли, стало известно, что большинство членов социал-демократической фракции Второй Государственной Думы осуждены и сосланы в Сибирь.

За это время четверых арестантов Уфимской тюрьмы приговорили к смертной казни. Правда, говорили, что смертную казнь им заменили пожизненной каторгой.

Линова перевели в другую тюрьму. Старика-железнодорожника и с ним еще троих отправили в ссылку. В камере из старожилов остались лишь Унур Эбат, студент и учитель-чуваш. Зато прибавилось девять новых арестантов. Ни места на нарах, ни чашек-кружек на всех не хватало, поэтому сразу же началась грызня, споры о какой-то провокации, некоторым спать пришлось на грязном затоптанном полу. От былого порядка в камере не осталось и следа.

Однажды один из новых арестантов долго прислушивался к разговору Унура Эбата со студентом и вдруг взорвался:

— Чего ждете? Ну, чего вы ждете? Раз надели петлю на шею народа, Столыпину осталось ее только затянуть.

Унур Эбат и студент разом повернулись к нему.

— О чем ты? — спросил недоуменно студент.

— Да вот, я слышу, по вашему разговору выходит, что вы надеетесь поднять общественность против реакции. Но ведь дело уже сделано: профсоюзы распущены, партии разогнаны, десятки тысяч передовых людей томятся в тюрьмах и ссылке.

— Что же делать теперь? — спросил Унур Эбат.

— Теперь ничего уж не сделаешь. И пытаться не стоит. Их верх. Правильно я говорю?

— Правильно, — согласился студент и вдруг истерически воскликнул — Эх, дурак я, дурак! Зачем было ввязываться, зачем совать нос не в свое дело! Жил бы себе— поживал…

Унуру Эбату было тяжело слышать эти слова.

«Что-то тут не так, — думал он, — Что-то они не договаривают. Не может быть, чтобы дело было так уж безнадежно. Чего уж так голову вешать? Вот сколько в тюрьме крестьян, аграрников. Выходит, крестьянские массы вступают на путь революции…»

Эти мысли Унур Эбат как-то высказал учителю-чувашу. Тот, по учительской привычке, поднял кверху палец и сказал:

— К сожалению, все, действительно, развалилось. Да, да, это именно так!

— А как же крестьяне? Вот и аграрники…

— Эх, браток, да ведь от движения аграрников остались рожки да ножки!

— Вот оно что! — Эбат присел на нары рядом с учителем. — Что же они теперь станут делать?

— Кто?

— Революционеры.

Учитель закашлялся, глаза его налились кровью, лоб прорезали глубокие морщины. Когда кашель утих, он сказал убежденно:

— Мы. большевики, никогда не отступим от своих целей. Мы мобилизуем новые силы. Пролетарская революция победит.

Однажды утром надзиратели заявились в камеру с обыском. Всех заключенных поставили в ряд. Больного учителя тоже. Он едва не падал, его поддерживали товарищи.

Один надзиратель проверял одежду, два других рылись в матрацах, переворачивали табуретки.

Под матрацем у Эбата лежала книга «Природоведение».

— Чья? — спросил надзиратель, схватив книгу.

Унур Эбат ответил смело.

— Моя.

— Как отвечаешь?!

— Моя, господин надзиратель.

— То-то!.. Кто дал книгу?

Книгу Эбат получил от старика-железнодорожника, и хотя его давно уже отправили в ссылку, он не стал называть имени, чтобы не прослыть в камере за фискала. Поэтому ан ответил:

— Получил с передачей.

— Врешь, сволочь! — надзиратель ударил книгой Эбата по лицу.

— Господин надзиратель! — воскликнул студент, — Вы не имеете права!

Лито надзирателя налилось кровью;

— Молча-а-ть!

Но студент продолжал, повысив голос:

— Не имеете права бить нашего товарища! Мы будем жаловаться!

— А, вам прана нужны?! Эй, Маньков, Григорьев, Газизов, бейте этих мерзавцев!

Проводившие обыск надзиратели кинулись на заключенных и принялись бить их рукоятками револьверов.

— Сам ты мерзавец! Товарищи, не потерпим, чтобы опричники глумились над нами! — крикнул студент.

Он и русский со скрипучим голосом кинулись вперед.

— Стреляйте! — закричал старший надзиратель и, стреляя, остудил к двери.

— Ложись! — крикнул учитель-чуваш и упал плашмя на пол. Рядом с ним упал Эбат.

В камере повисла тишина. Железная дверь захлопнулась. Эбат пошевелился и хотел что-то сказать, но учитель оборвал его:

— Лежи, лежи!

Тут открылся глазок, в нем показался конец ружейного ствола. Потом ствол убрался, послышался голос надзирателя:

— Эй, полишканты! Погодите, мы вас еще не так проучим. Это пока цветочки, а будут и ягодки!

Глазок захлопнулся. Все поднялись с пола, только русский, который со студентом бросился на надзирателя, остался на полу.

Студент принялся перевязывать окровавленную руку, но, заметив, что товарищ лежит неподвижно, наклонился над ним, потрогал залитое кровью лицо, потом, обрывая пуговицы на рубашке, раскрыл ему грудь. Послушав сердце, студент выпрямился, хотел что-то сказать, но не смог, лишь махнул рукой и, отойдя в угол, лег на нары.

Бородатые мужики, крестясь, тоже разбрелись по своим местам.

— Ну, теперь студента повесят, остальным — каторга, — сказал учитель-чуваш.

— Надзиратель человека убил, его самого надо повесить! — возразил Унур Эбат.

— Надзирателю все с рук сойдет.

— Из-за меня все получилось, вот черт! — с тоской проговорил Унур Эбат. — Надо было сказать, я же это «Природоведение» не прятал, там на первой странице написано: «Разрешено»…

— Эх, товарищ, не к книге, к чему-нибудь другому придрались бы. Ясно, что они шли нас зашугать…

Через час надзиратели унесли убитого.

После этого в камере потянулись томительные дни ожидания. Никто к ним не приходил, на прогулку не выпускали.

Однажды дежурный, который выносил парашу, передал разговор со стариком-надзирателем, который подмигнул ему и опросил:

— Ну как, буйная камера, дышите?

— Дышим помаленьку.

— Постарайтесь надышаться, на том свете, говорят, воздуху нету.

«Видно, всех повесят!» — заключил свой рассказ дежурный.

Его окружили, стали расспрашивать, требовать, чтобы он точно припомнил слова надзирателя. Но тут же открылся глазок, послышался надзирательский голос:

— Разойтись! Стрелять буду!

Все разошлись, повесив головы.

Рассказ дежурного камнем лег на сердце каждого.

Все знали: время такое — могут и повесить…

Студент сидел, качал свою раненую руку. Все молчали. Наконец, низкорослый рыжебородый крестьянин высказал то, что, наверное, думал каждый:

— Не нашли бы книгу, ничего бы и не было…

— Верно! — поддержал его другой.

— Из-за одного человека вся камера на смерть пойдет, — сказал третий.

И тут заговорили все разом, поднялся невообразимый гам:

— Унуров виноват!

— Нет, студент! Эго он непочтительно заговорил с надзирателем. Отсюда все и пошло.

— Оба они виноваты!

— Я не согласен из-за них свою голову в петлю совать!

— Никто не согласен.

— Верно, верно!

— Унуров виноват, пусть с него опрашивают. А мы не при чем.

— Так и скажем надзирателю!

— Вот дурак! Да разве надзирателю надо говорить! Надо прокурора просить!

— Вызвать прокурора!

— Так и скажем: не хотим ни