📚 Hub Books: Онлайн-чтение книгРазная литератураЯ в свою ходил атаку… - Александр Трифонович Твардовский

Я в свою ходил атаку… - Александр Трифонович Твардовский

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+
1 ... 26 27 28 29 30 31 32 33 34 ... 96
Перейти на страницу:
стена какого-то сада на окраине с пробитыми щелями для ружейного огня, и опять (убранные) ежи, проволока, баррикады – до Пушкинской.

В полях – в снопах и некошеная стоит перестоявшая, выболевшая, серая рожь. Стоит и «течет»…

Косят бабы небитыми косами,

Лето новое клонится к осени, —

Где отцы? Где мужья?

Было что-то с машиной, подошел к косившим у самого шоссе бабам, взял у одной косу – тупа, как палка.

– Отбить нам косы некому, точить мы не умеем, а тут еще камни.

– Камни?

– От бомбежки накидало с дороги.

А трава застарелая, августовская. Прошел маленький прокосец, вспотел и руки дрожат, а они день косят и – голодные. У них, хотя их несколько, а мужчина один, что всегда баб вызывает на шутки и вольности, – никакого этого задора нет. Бабы, говорю, у вас же пупки не так привязаны. В иную пору эта «техническая» острота на сенокосе вызвала бы смех, притворное и озорное смущение – а тут просто говорят:

– Перевязать некому.

Правда, бабы подмосковные, базарницы, молочницы – к работе в поле не очень привычные и не очень сообразительные. Баба могла бы и косу отбить и пуп[14] пристроить к косовью не хуже мужчины. Но у них – апатия, безразличие. «А нас заставили». «А нам дали… А нам велели… А мы не знаем…»

Леса издали и, наверно, с воздуха – как леса. Идут окрест – то приподнимаясь на взгорьях, то опускаясь в низинах и оврагах – с просветами лужаек и просек. Но это леса – прифронтовые, населенные войсками…

Гриша.

– Человек разоренной жизни (раскулаченный, беженец и др.).

Потерял кисет с табаком.

– Эх, думаю, семью потерял, дом потерял и кисет потерял.

Он бредет и едет по дорогам

Разоренной жизни человек.

29. VIII Р.Т.

В еловом лесу, где расположен штаб Армии, как в притемненном странном лесном городе – идет жизнь. Стучат машинки в замаскированных хвоей маленьких хатках-времянках, в палатках и шалашах. По жердевым узким дорожкам, соединяющим управления и отделы, бегают штабные девушки, проходят полковые и пр. комиссары, командиры поменьше соступают с жердочек, когда встречается старший. И все, решив играть в эту жизнь в лесу, играют с совершенной деловитостью, не выходя из лесу. Так условились, чтоб их было не видно. Даже по опушке, где к олешнику подходит поспевающий, уже белый, но никого здесь не интересующий овес, ходить нельзя, – ходить можно по узенькой тропочке – просеке, настеленной нарубленным олешником, – которая идет в трех шагах от края и не видна. Но как во всякой игре, кое-кто нет-нет да и нарушит какое-нибудь наскучившее правило, так и здесь – овес вдоль опушки вытоптан, здесь ходят – суше и приятней, чем по хворосту, втоптанному в грязь.

Командующий, генерал-лейтенант, с большим количеством орденов, в том числе Золотая Звезда, красивый, чернявый с подстриженными, неширокими черными усами, без шапки (здесь ему некому отдавать честь) у белого столика под елками, завешенного еще сверху палаткой, играет с собакой – Пиратом, большой волкообразной овчаркой. Ему, конечно же, скушно день за днем сидеть в лесу, видя одни и те же лица, не слыша живого слова. Он издали замечает нас, но встречает холодно и неприязненно. Однако как только мы приподнимаемся («Не будем отнимать»…), он оставляет нас, и слово за слово – идет 5–6 часов болтовни, очень приятной, за обедом, малой дозой вина и за чаем в столовой.

Он начал войну полковником, уже генерал-лейтенант, и очень уважительно относится к своему званию. Часто в рассказах о том, о сем, устами подчиненных ему людей называет себя: «товарищ командующий».

С наивной и в сущности трогательной хвастливостью рассказывал о том, как он принимал английских и американских офицеров, атташе. Все получалось так выгодно для его и вообще нашего, русского, достоинства и так, в сущности, конфузно для них, казалось бы, и понаторевших в навыках приемов, раутов и прочих вещей.

Они приехали. Он был наготове, ожидал их, может быть, уже несколько часов, но выслал навстречу адъютанта: «Командующий очень сожалеет, но он устал и не может вас принять»… (Шутишь, что ли. Не лыком шиты!)

«Командующий будет рад вас видеть у себя».

Я, говорит, все бумаги, все карты в сейф, а на стене блиндажа – карта чистая, без единого знака, без нанесения чего-либо.

«Почему у вас чистая карта?»

«У меня старая привычка – держать все в памяти».

«Как скоро доходят Ваши приказы до командиров частей?»

«Скорость доведения приказов зависит от хорошей или плохой связи. Если связь работает хорошо» и т. д. – длинно, обстоятельно и непонятно, вроде ответов наркоминдельского лица на пресс-конференции. А потом открылась дверь во вторую комнатку, где («под землей 8 метров») был накрыт стол.

«Чего только там не было».

Рассказывал подробно, доверчиво и хвастливо, несколько раз повторил свои наиболее удачные ответы, которые, видимо, постепенно редактировались, улучшались и заострялись в его памяти.

В штабных домиках, часто мощенных сырым деревом, – запах древесины, смолы, хвои, сырости и одеколона. Запах одеколона и в лесу. Девушки ходят и сидят за машинками – сонные, задумчивые. Только утром встретилась одна на кладках через болотный ручеек, несла в котелке воду. Кладки сырые, грязные, а она в туфельках, поскользнулась, чуть не грохнулась, но не смутилась, с готовностью воспользовалась рукой, протянутой ей, рассмеялась, радуясь приключению. Скушно ей в этом лесу, наверно. Откуда она? Где ее родные? Где ее планы жизни, ученья, замужества?

Колючая проволока нами или немцами была натянута по озими. Рожь выросла, созрела, стоит ровно со всем полем, и в ее светлой, стройной густоте отчетливо выделяется чуждая, металлическая ткань, наведенная в четыре кола поперек большого мирного поля. Нет мест, специально приспособленных, предопределенных для войны. Докуда война ни дойдет, везде накорежит, нагородит свои тоскливые и страшные, хитроумные и бессмысленные сооружения, тенета.

Немцы любят березу. Она для них экзотический поделочный материал, из которого они делают почти всегда свои намогильные кресты, скамьи, столики, даже палисадники у домов, занятых, по-видимому, чинами. Все это аккуратно, старательно и мещански скучно. Мужик никогда почти не делает чего-либо, даже простой изгороди, из березы в коре – сопреет в одно лето.

1. IX Р.Т.

Начал третью главку «второй» поэмы. Кажется, будет Моргунок.

7. IX А.Т. – М.И. Москва – Чистополь (с оказией)

…Малейшие оттенки сводки Информбюро оказывают на меня самое прямое влияние. Чуть как будто лучше – и пишется лучше, и думается лучше, и на сердце

1 ... 26 27 28 29 30 31 32 33 34 ... 96
Перейти на страницу:

Комментарии

Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!

Никто еще не прокомментировал. Хотите быть первым, кто выскажется?