Овечья шкура - Елена Топильская

Люда не ответила. Васильков пошел на кухню и открыл холодильник, но увиденное там, судя по всему, его не удовлетворило.

— Ты ж так с голоду сдохнешь, — мягко укорил он Люду, вернувшись в комнату. Люда даже не шелохнулась, и тогда Коленька присел перед ней на корточки, взял ее худую руку с просвечивающими жилками и проверил пульс.

— Под капельницу хочешь? — спросил он строго, но в то же время сочувственно. Люда дернулась.

— Не надо под капельницу, — попросила она еле слышно.

— Смотри, — бросил Коленька, отпуская ее запястье и поднимаясь на ноги. — Сегодня съешь что-нибудь, хоть соку выпей. Я тебе принесу авокадо, это очень калорийная штука.

Люда еле заметно двинула плечами. Было такое впечатление, что она общается с нами через силу. Да и вообще, не в нас было дело: Люда на этой земле жила через силу, наверное, мечтая раствориться в небытие и слиться в астрале с душой Вараксина, а может, и не сливаться ни с кем, а просто перестать существовать, чтобы никто и ничто ее больше не напрягало.

В окно я увидела, как во двор дома въехала главковская машина и из нее вышли незнакомый мне парень в камуфляже, с кофром через плечо — значит, криминалист, и толстый, но милый эксперт Панов, олицетворяющий судебную медицину. Даже сверху было заметно, что физиономии у них крайне озабоченные.

Я сказала Василькову, что пойду вперед, встречу экспертов, а они с Людой тоже пусть спускаются. Лифт подошел быстро, через три минуты я уже выходила из парадной. Когда я подошла к ним, доктор Панов вместо приветствия выпалил, что в главке умирает Синцов.

Я похолодела, но криминалист успокоил меня, заверив, что Синцов далек от смерти, просто ему стало плохо с сердцем прямо на рабочем месте, в кабинете. Пока мы ждали Василькова с девушкой, эксперты, перебивая друг друга, рассказали мне, что Синцов сидел у себя за столом, разговаривал по телефону с одним из районов, и вдруг, выронив трубку из рук, стал медленно валиться набок. Два его сослуживца, наблюдавшие коллапс, смертельно перепугались и заметались по кабинету, не зная, чем помочь шефу. Не дав ему свалиться на пол, они подхватили его, бережно уложили на продавленный диван, расстегнули рубашку, вызвали “скорую” и стали смиренно ждать, молясь, чтобы Андрюхе полегчало.

Ему действительно довольно быстро полегчало, но встать ему не дали; а “скорая” все не ехала, и тогда одного из оперов осенило, что дежурное отделение судебных медиков располагается в том же здании, несколькими этажами ниже: ну и что, что они танатологи в большинстве своем, и чаще имеют дело с трупами, чем с живыми людьми, в медицине-то все-таки должны кое-чего смыслить? По местному телефону вызвали доктора Панова, который, шаркая тапочками и протирая заспанные глаза, вошел в кабинет практически одновременно с врачами “скорой”.

Лежащий на диване Синцов, к тому моменту раздумавший помирать, заметил на пороге “доктора мертвых” и слабым голосом ему сказал:

— Борь, ну ты-то рано пришел, пусть сначала “скорая” поработает…

Панов все еще находился под впечатлением этого черного юмора, но сумел вполне связно передать мне подробности оказания первой помощи несчастному Синцову. Ему сделали кардиограмму, выяснили, что инфаркта нет, что боль функциональная, но настояли на госпитализации и увезли его в больницу МВД.

От этих подробностей я заволновалась так, будто Синцов повалился со стула на моих глазах. И хоть эксперты уверяли, что жизни опера Синцова ничто не угрожает, я потребовала, чтобы немедленно после окончания осмотра мы поехали в больницу к Андрею, и я своими глазами убедилась, что жить он будет.

Тут во двор спустились Васильков с Людой, она показала нам машину, сняла ее с сигнализации, криминалист сделал несколько снимков, обработал наружные поверхности дверей на пальцы, после чего Люда открыла нам машину, и Панов тут же сделал стойку, а я прикинула, крушить ли машину, следуя заветам прокурора об изъятии следоносителей, или ограничиться смывами.

Даже мой немедицинский взгляд сразу же выцепил в салоне как минимум три кровавых следа: на спинке заднего сиденья, на внутренней стороне пассажирской дверцы спереди и на подголовнике пассажирского сиденья сзади. Я подозвала Люду и, показав на эти пятна, поинтересовалась, видела ли она их. Люда мазнула по ним глазами и сказала:

— Ну да, они давно были. А что, это разве кровь? Они же какие-то зеленые, пятна…

Панов тут же объяснил ей, что кровь, засыхая и разлагаясь, имеет обыкновение менять свой цвет: через некоторое время она может стать и зеленоватой, и бурой, и черной, и желтой, в зависимости от насыщенности пятна, от свойств объекта, на котором пятно располагается, от температуры окружающего воздуха, от влажности и прочее, и прочее. Люда слушала с бесстрастным видом, но я уже знала, что она не упустила ничего и, если понадобится, она может воспроизвести всю эту лекцию, не ошибившись ни в одном термине.

Пока криминалист фотографировал подозрительные пятна, а Панов обрабатывал их, готовя к изъятию, я в сторонке стала пытать Люду, когда и кому давал Вараксин свою машину. И тут мы зашли в тупик. Люда не смогла мне сказать, когда она впервые заметила эти пятна, и не знала, одалживал ли ее сожитель кому-нибудь машину. Он ездил на машине и без нее тоже, поэтому простор для версий у нас был широкий. Но Вараксин ли был причастен к появлению в машине пятен или кто другой, в одном я не сомневалась: в машине будет не только кровь Вараксина, но и женская кровь.

* * *

Конечно, соблазнительно было бы воспользоваться тем, что Люда здесь под рукой и “Звездный” рынок в двух шагах, и отправиться на поиски кроссовок, но день уже клонился к вечеру, торговля на рынке сворачивалась, а главное — я должна была навестить старого друга Синцова в больнице. Подумав, что ради этого благого дела Бог и прокурор простят мне некоторое пренебрежение делами уголовными, я отпустила Коленьку и вместе с криминалистом и Борей Пановым отправилась в главк, где Панов обещал посадить меня на хвост к одному из сослуживцев Синцова, собиравшемуся навестить шефа в госпитале.

По дороге я вполуха слушала докторские байки, занятая мыслями о внезапной болезни Синцова. Сколько же времени я его не видела? Месяца три-четыре? Да, пожалуй; он, как всегда, ковырялся в каких-то кровавых сексуальных убийствах, медленно, но верно распутывая то, что оказывалось другим не по зубам. Пару раз за это время я разговаривала с ним по телефону, по каким-то дежурным вопросам, и даже не удосужилась поинтересоваться, а как он живет? Все еще спит в кабинете? Или наконец устроил свой быт?

И каким-то непостижимым образом мои мысли перескочили с Синцова на доктора Стеценко. Его мне тоже стало жалко, и главным образом — потому, что меня нет с ним, некому утешить его так, как может утешить только близкая женщина; а я же знаю, как он болезненно самолюбив, хоть и скрывает это свое больное самолюбие под обликом рубахи-парня. Ему позарез нужно одобрение, и не всегда справедливое, просто нужно, чтобы кто-нибудь погладил его по шерсти и подтвердил, какой он умный, грамотный, смелый и красивый…