Как стать девушкой вампира. Самоучитель для новичков - Бет Фантаски

— Доктор Жольдош понимает Люциуса и ему подобных, — сказаламама, обняв меня за плечи. — Ему можно доверять.

Мама произнесла последние слова таким тоном, что стало ясно:она говорит не только о том, можно ли доверить этому шарлатану жизнь Люциуса.

— Почему?

— Он будет молчать.

— Но почему? Почему мы должны молчать? Ты кровь видела?Сломанные ноги? Разбитые ребра? Люциус особенный... — Мама взяла меня за плечии слегка тряхнула. — Просто поверь, Джессика. В больнице ему находитьсянебезопасно.

— А здесь безопасно? В нашей гостиной?

Мама отпустила меня и потерла глаза — должно быть, она оченьустала.

— Да, здесь он в большей безопасности.

— Мам, у него внутреннее кровотечение. Даже мне этоочевидно. Ему нужно переливание крови.

Мама кинула на меня странный взгляд, будто я ненарокомсказала что-то важное:

— Совершенно верно, ему нужна кровь.

— Тогда отвезите его в больницу!

— Джессика, у Люциуса есть особенности, которых докторам непонять. Мы все обсудим позже, а сейчас мне надо к нему вернуться. Пожалуйста,ступай к себе и наберись терпения. Как только будут новости, я скажу.

Мама направилась к гостиной, из которой доносились голоса —разговаривали мой отец и доктор Жольдош, — и присоединилась к тайному обществу,плотно прикрыв дверь.

Напуганная и раздраженная, я поднялась наверх, совершеннозабыв про бедную нерасседланную Красотку, и ей пришлось провести холоднуюноябрьскую ночь возле конюшни. От тревоги я даже не вспомнила о лошади, котораянесколько часов назад принесла мне славу. Вместо того чтобы позаботиться оКрасотке, я забралась в постель и уставилась в потолок, пытаясь решить, чтоделать дальше.

Напряженно размышляя, не вызвать ли доктора самой, и заметила,что над гаражом, в комнате Люциуса, вспыхнул и тут же погас свет. Я выглянула вокно: к дому через лужайку бежал отец с каким-то свертком размером с коробкудля обуви, но с закругленными уголками. Похоже на бандероль.

Когда отец скрылся в гостиной, я украдкой сошла вниз,стараясь не наступать на расшатанные половицы, и приоткрыла дверь — самуюмалость, чтобы видеть, что внутри.

Огонь в камине почти потух, но в приглушенном свете явсе-таки кое-что рассмотрела. На длинном обеденном столе, который мыиспользовали в торжественных случаях, лежал Люциус, наполовину прикрытый белойпростыней. Его лицо казалось безмятежным, губы не шевелились. Он был похож намертвеца. На труп. Я никогда раньше не была на похоронах, но казаться мертвее,чем Люциус... даже не знаю, возможно ли это.

Он умер?!

Я уставилась на его обнаженную грудь.

«Люциус, дыши! Дыши, пожалуйста...»

Увы, грудь Люциуса не двигалась.

Внезапно что-то во мне надломилось, и я почувствовала, каквнутри образуется холодная гулкая пустота.

«Нет, не может быть. Он не умер».

Я попыталась успокоиться. Если бы Люциус умер, вокруг негоне суетились бы, оставили бы в покое, прикрыли бы лицо.

Мама нервно расхаживала у камина, прижав руку к губам. Отеци доктор Жольдош о чем-то совещались, разглядывая сверток из гаража. Должнобыть, они пришли к какому-то решению, потому что доктор Жольдош достал изчерной сумки нож... или скальпель? Он собирается оперировать Люциуса? На нашем столе?!

Я отвернулась, опасаясь, что мне станет дурно, но венгерскийшарлатан не стал кромсать Люциуса, а разрезал бечевку на свертке и надорвалбумагу. Затем достал содержимое, осторожно, словно новорожденного младенца —дрожащего младенца, который так и норовит вырваться.

Да что же это?

Затаив дыхание, я наклонилась к щели. На дверь никто несмотрел. И мама, и отец, и доктор Жольдош не сводили глаз с загадочногопредмета — пакетика, сшитого из неизвестного материала. Пакетик подрагивал,словно желе.

— Разумеется, у него в комнате хранился запас, — прошепталдоктор Жольдош, тряся седой бородой. — Как же иначе.

— Разумеется, — согласилась мама.

По знаку отца она подошла к Люциусу. Родители взяли его заплечи и осторожно приподняли. Люциус не то застонал от боли, не то зарычал, какраненый лев. Такой вопль не мог исходить ни от человека, ни от зверя. От звукадрожали стены и кровь стыла в жилах.

Я вытерла взмокшие ладони об одежду.

Доктор Жольдош, блеснув стеклами очков, наклонился к своемупациенту.

— Пей, Люциус. Пей, — тихо сказал доктор, держа пакетик навесу перед лицом Люциуса.

Никакой реакции не последовало. Голова Люциуса опрокинулась,и отцу пришлось поддержать ее.

Доктор Жольдош взял скальпель и вонзил его в пакетик.

Внезапно Люциус широко распахнул глаза, и я тихоньковскрикнула — и без того темные радужки стали совершенно черными, заполнилисобой почти все пространство глазного яблока. Люциус раскрыл рот и выпустилклыки. Родители услышали мои крик, но не могли оторвать взглядов отфантастического зрелища. Люциус наклонил голову, впился в пакетик и с усилиемначал жадно глотать. По его подбородку сползла капля жидкости. Темной жидкости.Густой. Алой.

Несколько часов назад я видела такие же пятна на грудиЛюциуса.

Не может быть!

Я затрясла головой, разгоняя наваждение, и попыталасьрассуждать здраво, но мне почему-то не удавалось вытеснить из сознания образтого, что происходило у меня на глазах. До меня донесся запах — резкий,незнакомый. Точнее, однажды я его унюхала, но едва различимо, а теперь...Теперь он был сильным. И становился все сильнее. Этот запах... я ощущала егобудто не носом, а нутром — или той примитивной частью мозга, о которой намрассказывали на уроках биологии. Той частью, которая контролирует агрессию,сексуальное влечение и... удовольствие?

Люциус сел прямее, оперся на локоть, продолжая жадноглотать, как будто не мог напиться. В конце концов в пакетике ничего неосталось. Со стоном, в котором странным образом сочеталась животам агония ичистое удовлетворение, Люциус откинулся назад. Отец подхватил его за плечи иаккуратно уложил на спину.

— А теперь поспи. — Мама натянула одеяло ему на грудь, кудатолько что упала капля крови.

Кровь... Он пил кровь...

Я зажмурилась, замотала головой — и прочный деревянный полвнезапно ушел у меня из-под ног. Стены комнаты задрожали и поплыли. Япопробовала выпрямиться, но помимо моей воли глаза закатились, и все вокругпотемнело, словно в кино перед началом сеанса.

Среди ночи я пришла в себя — в своей постели, одетая влюбимую фланелевую пижаму. Мною владело странное чувство, как будто я очутиласьне в собственной спальне, а в чужой стране. Еще не рассвело. Я лежала, стараясьне шевелиться, с открытыми глазами, на случай, если комната снова закружится иисчезнет. Впрочем, дом так и не шелохнулся, хотя я в подробностях мысленнопроиграла все, что увидела. Все, что почувствовала.