Дар берегини - Елизавета Дворецкая

Свен почувствовал, как она содрогнулась, и выпустил ее.

– Спасибо. За сорочку, – отрывисто проговорил он. – Эту старую зашьешь, или отдать кому из паробков?

– Отдай, – тихо проговорила Ельга.

В другой раз она бы лучше на локоть заплату поставила – поносит еще немного, чего добро раздавать? Но сейчас проявлять о нем заботу показалось ей опасным.

Свен посмотрел в ее опущенное лицо, будто ждал еще каких-то слов. Потом развернулся и вышел, не прощаясь.

⁂

…Единственную дочь княгиня Ольведа ждала семь лет и появлению ее очень обрадовалась. У нее уже было двое сыновей, но то наследники отца. Ей же требовалась своя наследница – внучка ее бабок, в поколениях воплощавших Мать-Сыру-Землю для племени полян. Ее собственная мать, Придислава, происходила от Киевичей, и неважно было, что мужьями дочерей этого рода уже не первое поколение становились воины-варяги, отбивавшие их друг у друга силой. В крови их дочерей и внучек по-прежнему текла сила Матери-Сырой-Земли.

Когда родилась Ельгова дочь, перед седьмой ночью княгиня отнесла ее на Девичью гору – овеянное преданиями женское святилище Киева, где жила когда-то дева Улыба, прародительница полян. К вечерней заре сюда собрались самые почтенные киевские жены: в нарядных плахтах и вышитых сорочках, в тонких намитках, они все вместе воплощали мать-землю своего племени. Но эта едва родившаяся девочка, одетая лишь в пеленку, несла в себе особое ее благословение. Пока старая Пятшина боярыня держала младенца, княгиня вырыла перед идолом Макоши небольшую яму, положила в нее ребенка, потом подняла, опять вручила старухе, а взамен опустила в землю голову курицы, золотое колечко, новенькую серебряную ногату и подошву от старого башмака мужа.

– Мать-Сыра-Земля! – позвала она, стоя на коленях перед ямой. – Даю голову за голову, тело за тело, золото за жизнь, а стельку – в залог. Благослови дитя твое, Поляницу, Ельгову дочь, пусть она будет здорова как рыба, румяна как заря, весела как весна, сильна как вода, богата как земля!

Поляница было первое обережное имя девочки – в честь ее земли, ибо ничто не может быть сильнее. Мать и отец ласково звали ее Леляной. Для знатных жен в честь ее наречения устроили пир – никого из мужчин на нем не было, – и с тех пор княжеская дочь стала расти не просто чьей-то будущей невестой, но матерью племени, способной вместе с собой вручить власть над своей землей тому, кто сумеет добиться этой чести. Неудивительно, что когда прочие девчонки бегают в рубашонках, едва замечаемые своими отцами, Леляну, дочь Ельга, уже одевали в платье, отделанное греческим узорным шелком, и учили выступать с величавой плавностью. Сам князь обращался с ней почтительно даже тогда, когда ей было всего семь лет. Если через княгиню Ольведу он вступил в брак с землей Полянской, то дочь от этого брака создала ему и потомству кровную связь с новыми владениями. В дни первого подстрижения ее волос, первого заплетения косы князь устраивал пиры для всех киян и приносил богатые жертвы – не менее чем за сыновей-наследников.

С трех лет Леляну в день перед купальской ночью возили на белом коне, с закрытым лицом, как «Хорсову невесту», и с тех же лет приучали объясняться знаками: в священные дни ей, воплощающей богиню, нельзя было разговаривать. По пути мимо полей, лугов и источников она взмахами длинных рукавов передавала им благословение земли и неба, а потом пророчила судьбу другим девушкам, под пение вынимая вслепую из чаши их колечки. Когда весной после сева земле требовался дождь, княжью дочь водили по «божьему полю» возле Киевой горы, закутав в зеленые ветки и траву, обливая водой, чтобы так же небо полило и землю.

Когда она достигла женской зрелости, все знатные жены Киева опять собрались на Девич-гору, чтобы надеть на нее нарядную плахту – одежду взрослой девы-невесты, новый пояс и красное очелье с серебряными кольцами. Здесь же она замесила свой первый хлеб, и каждая из большух унесла домой маленький кусочек – в нем заключалось благополучие каждой семьи на многие годы вперед. С этого дня ее стали называть другим именем – Ельга, как наследницу отца.

В ту же зиму княгиня Ольведа умерла: земля позвала ее, дав время вырастить преемницу. С тех пор Землей-Матерью полян осталась только Ельга-Поляница. Кияне привыкли смотреть на нее как на живую богиню; цвет ее волос, будто темный мед, прямой взгляд – словно выстрел золотой стрелы – были для них знаками избранности и благотворной силы. Прежде никто из киян даже не думал о том, чтобы свататься к ней – в земле Полянской не было равных ей женихов, и если бы за ней прибыли сваты из-за моря, никто бы не удивился.

Но вот она осталась одна из всей семьи, как земля, ждущая, пока солнце поцелует ее и даст толчок к обновлению жизни. Уже более полугода Киев ждал больших перемен. Если Ингер, Ельгов сестрич, так и не приедет, избранником новой княгини станет кто-то из киян. Тот, на кого укажут боги.

Однако путь к богине не был прост: у порога солнечного терема лежал злобный зверь и рычал, скаля крепкие зубы, на каждого, кто смел лишь бросить взгляд на эту юную красоту…

На Бабином торжке в Киеве с давних времен стоял идол Макоши – покровительницы пятого дня седмицы, когда устраиваются торги. Всякий приезжающий продавать что-нибудь сперва кланялся ей и возлагал на жертвенник немного от своего товара: горсть зерна, пару яиц, рыбину, лоскут полотна, кусочек медовых сот. Один из последних торгов перед Купалями всегда выдавался оживленным: у кого кончались съестные припасы, стремились выменять чего-то на лен, шерсть или шкурки, а те, кому срочно нужна была невестка в род – работать на сенокосе и жатве – прикупали шкурок для уплаты вена. Много было и людей, пришедших без особого дела, посмотреть, чем торгуют и почем, узнать о новостях. Часто спрашивали, не слышно ли чего насчет нового князя – этой весной ожидали его приезда, и уже наступала пора. На краю торга был поставлен навес под дощатой крышей: там сидел мытник с весами для серебра, чтобы взимать плату с торговцев, и десяток княжеских гридей – приглядеть, чтобы не было свар.

Оживленно было возле бортников. На трех-четырех возах стояли бочонки с медом: и чистым, и вареным хмельным медом. В ожидании скорого большого праздника пришло время запасаться медовой брагой или вареным медом, и торговля здесь шла оживленно: тканину, овощ, шкурки меняли на источающие сладкий дух бочонки. Кое-кто сразу и открывал – выпить за встречу с дальними родичами или иными знакомцами.

Двое стрыйных братьев[16], приезжих из дальней веси – Держак и Легота, внуки старого Несды – уже отнесли два купленных бочонка медовухи к своему возу и там пробовали, передавая друг другу кринку. Они жили на краю лесостепи, где своих бортей не водилось, и мед им приходилось покупать. Желтые капли с бока кринки падали в пыль, над ними вились и жужжали осы. Братья, оба средних лет, были отчасти похожи, только Держак был повыше ростом, пошире в плечах и покруглее лицом, а Легота к своим тридцати годам имел облысевший лоб, так что русые волосы начинались только на маковке, и носил в левом ухе серебряную хазарскую серьгу. Ради выезда в город он надел красивую голубую рубаху с отделкой желтым шелком, благодаря чему бросался в глаза среди простых серых и белых сорочек.