Скажи ее имя - Франсиско Голдман

Она спросила, почему я так и не ответил на письмо. Я сказал, что не получал от нее никаких писем. Она настаивала, что отправила мне по электронной почте благодарность за присланную ей книгу и заодно сообщала, что снова едет в Нью-Йорк. Не думаю же я, что она способна не поблагодарить человека, приславшего ей свою книгу? Что ж, понятия не имею, что случилось с тем письмом, сказал я, затерялось, наверное.

В ту ночь в «Эль Митоте» по виду Ауры невозможно было догадаться, что она аспирантка. Ее волосы уже не казались такими шикарными, они спутались и лезли в глаза. Она пришла с небольшой компанией друзей, сидевшей в другом конце бара. Через три дня Аура собиралась в Нью-Йорк, чтобы, как она сообщила мне, писать диссертацию в Коламбии. Эти новости беззвучно взорвались во мне снопом искр. Я сам летел в Нью-Йорк через пару недель. Значит, до твоего отъезда у нас не будет возможности встретиться? — спросил я. А почему нет? — сказала она. Время есть. И мы договорились о свидании следующим же вечером в «Сан Ангел Инн», ресторане и баре, расположенном в здании старой гасиенды, где можно было сидеть в патио на массивных кожаных диванах, потягивая Маргариту или мартини, которые подавались в серебряных кувшинчиках, утопленных в маленькие ведерки для льда. Я убежден, что был не первым парнем, пытавшимся произвести на нее впечатление, пригласив в это место, но она хотя бы не будет думать, что я зависаю исключительно в тошниловках вроде «Эль Митоте».

Сидя в Копилько на бежевом диванчике из искусственной кожи, она перевернула еще пару страниц тетради и наткнулась на запись, сделанную бирюзовой шариковой ручкой, недавно законченный короткий рассказ. Хочешь послушать? — спросила она. Он действительно коротенький, всего четыре страницы. Я согласился, и она прочла его мне. Это была история о молодом человеке в аэропорту, который никак не мог вспомнить, улетает он или только что прилетел. Рассказ был написан в духе бесцветных объявлений в аэропорту, с милым, сдержанным юмором. Я слушал не слишком внимательно, поскольку голова моя в тот момент была занята другим. За ужином я попытался закинуть удочку насчет второго свидания в Нью-Йорке. Но Аура озадачила меня, пригласив к себе домой. Хотела ли она всего лишь прочитать мне рассказ? Сидя рядом с ней, глядя на ее прекрасные губы, произносящие слово за словом, я гадал, позволят ли мне поцеловать их через несколько минут, или часов, или вообще когда-нибудь.

Родители Ауры переехали из Копилько в новую квартиру год назад. В гостиной остался только диван, на котором мы расположились, и круглый белый обеденный стол, серый металлик с белым, за которым прошли тысячи семейных обедов. Большая часть книг и вещей Ауры была упакована в картонные коробки. Здесь же стоял и чемодан. Магниты с буквами на двери холодильника, наклейка на бампер «Сохраним самобытность Остина»; в холодильнике обнаружилась литровая бутылка пива «Индио», полупустая, но заткнутая пробкой, и блестящая цилиндрическая банка с апельсиновым соком «Юмекс», из которой я буду пить следующим утром, пальцем почистив зубы пастой Ауры. Бутылки из-под пива свалены в углу, коробки из-под пиццы засунуты за мусорное ведро. Аура жила здесь в одиночестве последние шесть месяцев или около того. Ее друзья, все еще жившие вместе с родителями, заваливались к ней на выходные и оккупировали диван и пол. В Национальном университете она вела вводные семинары по английской поэзии и латиноамериканской литературе, параллельно работала над диссертацией по Борхесу и англоязычным писателям, готовилась и сдавала экзамены; месяцы напряжения и нервотрепки, а также ночи безумств и возлияний, немыслимых для Провиденса и даже самого Остина. Нет ни одного другого города, даже с еще более длинными ночами, такого же вздорного и бессмысленного, как Мехико. В последние годы она была убеждена, что каждый раз, когда ее жизнь вновь катилась под откос, виной тому была всепоглощающая бесконечная ночь Мехико, в которой она могла раствориться и пропасть навсегда.

Долгие месяцы казалось, что до ее отъезда в Коламбию еще очень далеко. Но в один прекрасный день, загрузив кучу грязных вещей в стиральную машинку, она подумала, что в следующий раз наденет эти носки уже в Нью-Йорке. И будет скучать по Мехико. Полная признательности и воодушевления, она продолжала щебетать о вечеринке, устроенной для нее матерью две недели назад в честь успешного окончания магистратуры: в пентхаусе ее тетушки Кали, с патио прямо на крыше: живая музыка, танцы, новое красное коктейльное платье — четыре года спустя оно все еще было ее любимым нарядом для свадеб и тому подобных мероприятий. У нее в кошельке оказались фотографии с этой вечеринки, она показывала мне их в «Сан Ангел Инн».

Когда Аура дочитала рассказ о человеке в аэропорту, я сказал ей, что мне очень понравилось, она поблагодарила и спросила, что именно. Пока я говорил, она сидела очень тихо, словно детектор лжи, измеряя давление и пульс. Затем она сказала, что на самом деле я думаю не так, как говорю, и вообще говорю все это только потому, что она мне нравится. Я засмеялся и сказал, что она действительно мне нравится, но и рассказ тоже понравился, честно, и я пересказал ей ту часть, где главный герой поднимает с пола рекламную листовку и узнает, что по случаю открытия новых рейсов — на Гавайи — «Мексиканские авиалинии» предлагают всем бесплатные напитки у выхода на посадку № 37, он идет туда за напитком, участвует в лотерее, чтобы выиграть билет на Гавайи, и проигрывает. Она захохотала, повалившись набок и крепко зажмурив глаза, казалось, кто-то другой написал этот рассказ, а она слышала его впервые и находила уморительным. Это был первый из многих наших разговоров о ее творчестве, который прошел примерно так же, как и все последующие: для начала меня обвинили в том, что мои похвалы — это всего лишь попытка завоевать ее любовь, выторговать немного секса или просто сохранить мир под крышей нашего дома. В эту ночь мы начали с поцелуев на диване и закончили в ее постели, целуясь и обнимаясь. Я был настолько потрясен ее сладко пахнущим гибким молодым телом и тем, какой неожиданной поворот совершила моя судьба, что испугался, как бы у меня не снесло крышу, словно у щенка в поле тюльпанов, и упорно старался держать себя в руках, заниматься с ней любовью как взрослый мужчина, а не как перевозбужденный подросток. Но тут она спросила, не буду ли я против, если она останется в джинсах. И до меня дошло, что трахаться мы не будем. Я сказал, что все в порядке и нам некуда спешить. Я говорил ласково, хотя, должно быть, в моем голосе читалось разочарование и некоторая напряженность. Горестно, но в то же время дерзко, словно не до конца примирившись с нежелательной, хотя и кажущейся неизбежной перспективой, она спросила: мне отсосать у тебя или что-то типа того? Я засмеялся и сказал: конечно, ты не обязана у меня отсасывать, — и удивился про себя: что же такое мы творим с нашими девочками? Я сказал, что очень хотел бы заняться с ней любовью, но только если она к этому готова. Очень хорошо, ответила она. Мой нос был погружен в ее волосы, и я сказал: м-м-м, ты так чудесно пахнешь, не только твои волосы, вся твоя голова вкусно пахнет, твоя голова пахнет как пирог. Она захихикала и ответила, что это неправда. Правда, настаивал я, ты пахнешь как «Три молока»[26], мой любимый пирог. Я снова уткнулся носом в ее волосы, сделал глубокий вдох, поцеловал ее и даже притворился, будто пытаюсь откусить большой кусок от ее головы, и снова сказал: твоя голова пахнет как пирог. Немного позже мы уснули в объятиях друг друга, и ее джинсы все еще были на ней. На потолке висели сотни светящихся в темноте звезд, они с Лолой приклеили их туда в строгом соответствии с прилагавшейся к ним картой звездного неба.