Хочу тебя использовать - Екатерина Орлова

моей жизни, кто заинтересовался мной, а не моими возможностями.

– Развивать спорт. Я занимаюсь воркаутом и гонками. Почему-то в нашей стране гонки – это либо о больших деньгах и недоступности для простых пацанов, либо о подпольных заездах. Подпольные, конечно, крутые и там можно неслабо заработать, но перед этим надо также неслабо вложиться. Так что да, гонки в нашей стране – это о деньгах. Всегда.

– Почему тебя это так цепляет? Ты же из богатой семьи, значит, у тебя есть возможность заниматься этим спортом, вкладывать в свое развитие.

– У меня есть друг Дава. Давид. Так вот он не мог себе позволить гонки.

– А сейчас может?

– Может.

– Ты ему помог?

– Нет, – отвечаю я, и между нами повисает пауза. Я заполняю ее тем, что щедро откусываю от бутерброда, а на самом деле не желаю распространяться о подноготной Давы.

Он вырос в неблагополучной семье, и его единственным вариантом выжить было вступление в уличную банду. Потому что район, в котором он рос, предполагал принцип общения «или ты, или – тебя». Он выбрал первый вариант, но потом ему попался я. Мы случайно познакомились на гонках, когда Дава приехал туда со своими придурковатыми друзьями. Мы с ним сцепились – уже даже не помню, на какой почве, – но драки так и не случилось. Начинался заезд, и я сам до сих пор не могу сказать, какого черта затолкал Даву на пассажирское сиденье своей тачки, якобы чтобы завершить нашу перепалку. В общем, после одного заезда мой теперь уже лучший друг проникся гонками.

У него не было денег ни на машину, ни на ставки для гонок. Но каждый заезд Дава был рядом со мной, горя́ этим делом похлеще, чем я. А потом внезапно у него появилась тачка. И не какая-нибудь говеная подержанная кончедрыга, а нулячий пятилитровый Мустанг. Тюнингованный, с турбированным движком, низкопрофильной резиной и огромными дисками. На все расспросы он отшучивался и посылал меня, пока я не припер его к стенке. Вот тогда-то мы впервые и подрались. Потому что ни один уважающий себя парень не будет гордиться тем, что стал шлюхой на содержании богатой тетки за тридцать, которой стало скучно в браке. Я не осуждал его тогда и не осуждаю сейчас. Это лучше, чем торговать наркотой или мочить людей. Но самого Даву душило то, чем он вынужден был заниматься, чтобы участвовать в гонках.

Тогда я начал проигрывать. Я просто сбавлял скорость на финише, когда мой друг шел вторым. Мне хотелось, чтобы он зарабатывал тем, что ему так нравилось. Мне эти деньги были не нужны, а он остро нуждался в том, чтобы вырваться из этого замкнутого нищего круга.

Сейчас, когда Дава уже зарабатывает на гонках не только как пилот, но и как букмекер, у меня уже нет нужды поддаваться ему, и я с радостью соревнуюсь с другом. Но он никогда не узнает, почему тогда приходил к финишу победителем. Наверное, было неправильным поощрять его тайно, но я выбрал такой способ помочь другу.

Сейчас, когда Марья задает вопрос о моем друге, я хочу поделиться хоть с кем-то —конкретно с ней – тем, как мы пришли с Давидом в эту точку. Но почему-то никак не могу подобрать слова, поэтому исправляю свой ответ:

– Можно сказать, что я принял в этом непосредственное участие, но основную работу он сделал сам.

– Что ты планируешь делать для развития спорта в столице?

– В идеале построить гоночную трассу, но пока это только мечты. По крайней мере, хочу дать возможность людям гонять на машинах, не скрываясь от полиции и не делая этого ночью. Хотя в этом есть нечто особенное.

– Это точно, – улыбаясь, говорит Марья, а потом опускает взгляд, смущаясь. – А ты каждый раз так возбуждаешься после гонки?

– По-разному бывает.

– И что ты с этим делаешь? – она смотрит теперь на меня, а я вопросительно приподнимаю бровь.

– Ты правда хочешь, чтобы я объяснял это?

– Думаю, я имею право спросить, как ты вышел из этой ситуации после последней гонки, – снова засмущавшись, спрашивает она практически шепотом.

– Ты сегодня получила двойную дозу за вчера и сегодня, – ухмыляясь, отвечаю я и ловлю себя на том, что так и было.

Мое тело прошивает озноб. Мне некомфортно думать, что я зациклился на одной цыпочке, с которой у меня даже ничего серьезного нет. Если, конечно, не воспринимать всерьез то, что я собираюсь забрать ее к себе и жить с ней. Зря, наверное, я затеял это, но, может, так моя мама отстанет со своей идеей женитьбы на Нике. Каждый день терпеть дома безрукую и безголовую девку мне как-то не улыбается. Машка хоть готовить умеет, не надо будет заказывать еду. И трахается зачетно, так что я в любом случае в выигрыше.

Перевожу на нее взгляд. Светится. Неужели так порадовало то, что я не переспал с кем-то другим? Ревнует, что ли? Вот только влюбленностей мне тут не хватало. Может, я зря это затеял? Хотя что уже дергаться? Поздно, дядя, пить Боржоми, когда почки отказали.

Сминаю упаковку из-под бутерброда и бросаю ее на картонный держатель для напитков. В два глотка допиваю кофе и закуриваю, глядя в звездное небо. Надо ехать назад, утром предстоит ранний подъем, чтобы закончить модернизацию бабулиного дома. Вот кого бы я забрал домой, и жил бы с ней душа в душу. Только это, к сожалению, не избавит меня от женитьбы.

– Кир, – снова зовет Марья.

– М?

– Спасибо, что покатал.

Так и рвется с губ: «Спасибо, что отсосала», но даже я понимаю, что это будет грубо.

Провожу рукой по волосам, отбрасываю окурок и поворачиваюсь к Марье.

– Едем?

– Да, можно.

Мы усаживаемся в машину и уже на адекватной скорости едем назад в село. Марья жмется к моему плечу, поглаживая тыльную сторону ладони, лежащей на коробке переключения передач. Обстановка уютная, но мне все равно как будто что-то мешает. Словно я иду против самого себя. Будто я задумал какой-то протест, но сам не могу его поддерживать.

Вернувшись в село, провожаю Машку домой, а сам устраиваюсь на скамейке у бабушкиного дома и, закурив, вжимаюсь затылком в стену. Мне хреново. Не знаю, почему. Гонка выиграна, родители заткнуты за пояс, у меня есть девушка, которая устраивает меня по всем параметрам. Еще подучится делать минет – и цены ей не будет. Но все равно кайфово с ней. Что ж не так-то? Где полное моральное удовлетворение? Наверное, оно наступит, когда я перевезу Марью к себе,