Врата вечности - Вадим Иванович Кучеренко

— бульвар de Clichy и улицу Saint-Denis вблизи набережной Сены. Этот район Парижа назывался «улицей красных фонарей» и здесь находилось неисчислимое количество подпольных борделей. Вывесок на них не было, но узнавались они безошибочно — возле каждого подпирала стенку полураздетая девушка. Алва простояла у дверей одного из таких борделей много ночных часов и ей навсегда врезались в память ощущения зябкой прохлады и своей беззащитности. Почти весь свой заработок она отдавала сутенеру. Это был громадный, тучный и постоянно истекающий потом уроженец Алжира, который к тому же сам регулярно пользовался ее услугами, но не платил за это ни сантима. Он предпочитал оральный секс, во время которого больно тискал ее за соски и, сочно причмокивая, повторял:

— Lick tongue, bitch!

Так продолжалось несколько лет, пока Алва не сумела пробиться на сцену одного из парижских кабаре, где танцевала и пела тоже за гроши, а за еду и ночлег зачастую расплачивалась собственным телом. Но зато именно здесь она познакомилась с Лахланом. И ее жизнь сказочным образом изменилась. Но это не принесло ей счастья, на которое она так рассчитывала. Несчастная Золушка сменила мансарду под вечно протекающей крышей на роскошный дворец из сказок «Тысячи и одной ночи», но так и не смогла превратиться в счастливую принцессу. Может быть, потому что Лахлан ей был противен не меньше, чем жирный алжирец-сутенер. И она, не получая сексуального удовлетворения в супружеской жизни, продолжала таскаться по ночным клубам, кафе-шантанам и прочим увеселительным заведениям с сомнительной репутацией. Разница с ее прежней жизнью была только в том, что за секс платили уже не ей, а платила она. Да и то не всегда, а только если проявляла капризы, которые ее любовники должны были исполнять беспрекословно. Чаще всего она вынуждала партнера заниматься с ней оральным сексом, во время которого повелительно кричала:

— Lick tongue, bitch!

Во всех остальных случаях она требовала, как в старые добрые времена, оплатить ее услуги. Дело было не в деньгах, а в том, что такие секс-авантюры, как она их называла, как будто возвращали эльфийку в прошлое. Она вновь чувствовала себя юной. Но уже защищенной от всех неприятностей и обид.

За годы, проведенные в одиночной камере, Алва часто вспоминала свою разгульную жизнь в Париже. И когда она вновь обрела свободу, то первым ее желанием — разумеется, после того, как она отмылась, отоспалась, насытилась и накупила ворох новых платьев, — было посетить ночной клуб Le Folie’s Pigalle. Когда-то это было то самое кабаре, в котором Алва начинала свою карьеру певички и танцовщицы, но затем его перекупили, и новый хозяин сменил амплуа и название заведения, рассчитывая извлекать больше прибыли.

Le Folie’s Pigalle открывал свои двери для посетителей в полночь. Огромный красный шатер освещали неоновые надписи того же цвета, они отбрасывали блики на тротуар, автомобили, лица людей, низко нависшее небо, и могло показаться, что это Марс, а не привычная Алве планета. Она чувствовала радостное возбуждение. И даже необходимость заплатить двадцать евро за вход не испортила ей настроения.

Внутри клуба царила лихорадочная атмосфера праздника, которую подогревали разрывающая барабанные перепонки техно-музыка, стелящиеся по полу клубы белого дыма, разноцветные часто мерцающие огни. Алве все это нравилось. Но особенно ее порадовало то, что в огромном зале было много мужчин. Они танцевали, пили, смеялись, приветствовали Алву взмахами рук, как будто давно ее знали, и целовали друг друга, чаще всего в губы. Но никто не проявлял к ней «настоящего интереса», как сама Алва это называла. Окружавшие ее мужчины не пытались прикоснуться к ее груди, будто ненароком погладить по роскошным бедрам, приобнять. Это было непривычно и странно.

Сначала Алва во всем обвинила себя. И танцуя, начала более развязно вращать своими роскошными бедрами. Она помнила, что десять лет назад против этого приема не мог устоять ни один мужчина.

Но времена, видимо, изменились. На нее по-прежнему никто не обращал внимания. Более того, мужчины образовали вокруг нее пустое пространство, словно карантинную зону, в которую никто из них не входил, как будто опасаясь заражения. И тогда Алва подумала, что во всем виноваты именно эти прошедшие десять лет.

— Неужели я настолько постарела? — привыкнув за время, которое она провела в одиночной камере, разговаривать сама с собой вслух, спросила Алва.

Ответ напрашивался сам собой. Мужчины отводили от нее глаза, а на ее призывные взгляды отвечали удивленными или презрительными ухмылками.

Это было невыносимо. И Алва, не сдержавшись, разрыдалась. Но даже после этого никто не подошел к ней, чтобы утешить, заодно запустив руку ей под юбку.

Подумав, что слезы не прибавили ей привлекательности, скорее, наоборот, Алва бросилась к выходу. Ей приходилось прокладывать себе дорогу, расталкивая танцующие парочки. Многие из них посылали ей вслед проклятия. Но никто не толкнул ее в ответ. Это удивило ее. Алва начала присматриваться более пристально. И, наконец, увидела то, что было перед ее глазами весь вечер, но она не могла осознать — все парочки состояли из мужчин. Танцуя под музыку, они обнимались и целовались, как самые настоящие любовники. Это была гей-вечеринка для мужчин нетрадиционной ориентации.

Поняв это, Алва нервно рассмеялась. Можно было пойти в другой ночной клуб. Но настроение было уже безнадежно испорчено. Только что пережитое потрясение, страх, вызванный мыслями о старости и утрате внешней привлекательности для мужчин — все это лишило ее сил, а, главное, сексуального желания. Она торопливо вышла из клуба, остановила такси и коротко бросила водителю:

— Plaza Athenee!

Это был ее дом, ее крепость, в стенах которой она чувствовала себя защищенной от всех жизненных неурядиц. Номер, оплаченный Фергюсом, был далеко не такой роскошный, как прежний, на восьмом этаже, о котором Алва мечтала долгие годы в заточении. Но, войдя в него, она могла лечь в кровать, укрыться с головой одеялом и плакать, сколько душе угодно, вспоминая свою юность и несбывшиеся надежды, а заснув, видеть чудесные сны, не имеющие ничего общего с ужасающей реальностью.

Так Алва и поступила, вернувшись в гостиницу.

Она проплакала почти до рассвета. Затем забылась коротким тревожным сном. А наутро собрала вещи, вызвала такси и направилась в аэропорт Шарля де Голля. Взяв билет на первый же рейс, она улетела в Берлин на самолете авиакомпании Lufthansa, несмотря на свою нелюбовь ко всему немецкому. Ждать эльфийка не хотела. Трое суток, которые она выпросила у Фергюса, истекли.

В чем Алву никогда нельзя было упрекнуть, так это в том, что она не исполняла условия контракта, заключенного с кем-либо. Тем более, что на