Абу Нувас - Бетси Шидфар

Прислуживал знатным посетителям сам Юханна — тучный сириец с бычьими глазами и густой иссиня-черной бородой — и несколько мальчиков, одетых в узкие камзолы, перепоясанные низко, почти на бедрах, шелковыми поясами.

Когда вошел Хасан, «сабух», — «утреннее возлияние», как говорили гуляки, — уже началось. Мальчики поставили перед гостями фарфоровые вазы с цветами. разносили чаши с розовым вином, кубки на высоких ножках из иракского стекла с цветными узорами.

Аджрад встретил поэта веселым возгласом:

— Добро пожаловать Абу Нувас, искуснейший из поэтов, воспевший вино в прекрасных стихах! Садись с нами и знай, что сегодня нам оказал честь Фадл ибн Раби, который надеется услышать твои новые стихи о вине.

Юноша в черном кафтане кивнул и добавил:

— Твои стихи известны уже в Багдаде, и не один поэт завидует им. Садись с нами, мы будем рады твоему присутствию, а если ты скажешь нам свои новые сочинения, мы сумеем оценить их.

Глаза Фадла и Хасана встретились, и они улыбнулись друг другу. «Звезда удачи взошла наконец надо мной», — подумал Хасан. Подождав, пока виночерпий подал вино, Хасан отпил из кубка, а потом начал свои новые стихи о вине. Их еще никто не слышал — он сложил их в доме Халафа:

— Сколько раз, когда ночь была черна, как крылья ворона,

Я стучался с благородными юношами в дом виноторговца…

Стихи были как будто нарочно к случаю, и Хасан, если требовалось, изменял их на ходу. Его прерывали одобрительные возгласы; звенели серебряным звоном чаши, ароматное вино кружило голову.

— Пусти же чашу по кругу — напои благородных арабов, — произнес Хасан последние строки, и сразу же вокруг зашумели так, что он вздрогнул.

— Клянусь жизнью, я ничего не слышал лучше! — кричал Аджрад. Ему вторили остальные, только Фадл молчал. Неужели ему не понравилось? Хасан выжидающе смотрел на юношу в черном кафтане. Когда шум стих, тот поднял чашу и, обращаясь к поэту, сказал, повторяя один из его бейтов:

— «Выпей же его, прозрачного, как лепесток розы, и ароматного, как жасмин!» Аджрад прав, ты лучший из новых поэтов и не хуже древних. Пей с нами и будь нашим спутником во все дни, если это будет угодно Богу!

Радостные крики возобновились, и веселье продолжилось. Голоса становились все громче. Гости шумели:

— Эй, Юханна, пусть твоя дочь, Зара-лютнистка, споет нам!

В лавку вошло несколько флейтисток, а с ними пухленькая черноглазая сириянка — дочь Юханны — с лютней. Их встретили восторженными криками. Девушки сели на низенькие резные скамейки, и Зара-лютнистка, настроив лютню, стала петь персидские и сирийские песни. Аджрад, расстегнув кафтан, подпевал ей. Хасан пил один кубок за другим. «Еще далеко до полудня», — думал он. Ему не хотелось уходить, не хотелось вновь отдаваться заботам.

Когда песни наскучили, Аджрад стал рассказывать забавные истории о бедуинах:

— Но еще забавнее то, что было с повелителем правоверных Абу Джафаром аль-Мансуром в ночь, когда скончалась его супруга и мать нынешнего халифа, Умм Мухаммед, химьяритка. Говорят, что она взяла с аль-Мансура письменное обязательство — не жениться на других женщинах и не брать себе наложниц, пока она жива. Мансур посылал за самыми известными законниками во все края государства, чтобы они разрешили его от этой клятвы. Но едва какой-нибудь из них приезжал в Багдад или халиф отправлял гонца, Умм Мухаммед посылала своих гонцов, нагруженных мешками с динарами, и ни один из них не помог халифу. Зато в ночь, когда ему сообщили о смерти Умм Мухаммед, он, несмотря на свою скупость, купил сразу сотню молодых невольниц!

— Он достойно вознаградил себя за долгое воздержание, — набожным тоном сказал Фадл среди громкого смеха.

— О скупости аль-Мансура рассказывают также, — продолжал Аджрад, — что его постельничий покупал ему одежду за 120 дирхемов, но, боясь, что халиф обвинит его в расточительности, говорил, будто заплатил 60, а халиф давал ему 20.

— А странная кончина Умм Мухаммед похожа на смерть Ибн Аббаса, — подхватил один из собутыльников. — Все знают, что аль-Мансур подкупил Хасыба-лекаря, которому убить человека, все равно что пропустить молитву. Когда Ибн Аббас заболел, Хасиб дал ему такое лекарство, что тот через два часа умер в мучениях. А когда халифу донесли об этом, он приказал дать Хасыбу 30 плетей и бить легко, а потом послал ему 3000 дирхемов, что для повелителя правоверных было сказочной щедростью.

Но тут Фадл поднял руку:

— Аллах проклял болтунов и благословил молчаливых, — сказал он. — Нам пора. — Потом, обратившись к Хасану, приветливо улыбнулся: — Мой дом в Басре тебе известен, ты будешь желанным гостем у меня в любое время.

Немного кружилась голова, все вокруг казалось еще более ярким. У лавки Симона-ювелира стояло несколько женщин. Еврей кричал, воздевая руки к небу и призывая бога в свидетели, что продает себе в убыток. Оранжевого платья нигде не было видно, и у Хасана сжалось сердце. Он подошел ближе.

Внезапно прервав свои клятвы, Симон окликнул его:

— Эй, молодец, не ты ли будешь поэт по прозвищу Нувас или что-то вроде этого?

— Да, это я.

— Клянусь своей жизнью, я принял тебя за мошенника, но разница не так уж велика. Иди, там в лавке тебя ждет моя постоянная покупательница, и если бы я не доверял ей как собственной дочери, я ни за что не пустил бы тебя в свою лавку, потому что…

Но Хасан не дослушал. Он бросился в лавку, едва не сбив с ног какую-то почтенную покупательницу болтливого ювелира.

В полутемной задней комнате он увидел Джинан. На этот раз она была не в оранжевом платье, а в темно-голубом, и это даже как-то разочаровало Хасана. Он остановился, не решаясь сесть рядом с девушкой. Она улыбнулась и протянула серебряный перстень, на печати которого искусно вырезано его имя.

— Возьми перстень — это подарок за твои стихи. А твой динар я отдала Симону — он сделает мне из него подвеску к ожерелью. Я позвала тебя сюда, чтобы сказать: мой хозяин и моя госпожа собираются совершить хадж с Фадлом ибн Раби, который сейчас находится в Басре. Если хочешь, отправляйся с нашим караваном, потому что госпожа берет меня с собой в паломничество. Караван отправляется в путь через месяц, но те, кто хочет ехать, договариваются заранее. А теперь прощай, моя госпожа ждет меня. Я буду здесь ровно через неделю. Если захочешь что-нибудь написать мне, передай через тетушку Зейнаб, она свободно ходит по городу и завтра вечером зайдет к вам.

Джинан встала, закуталась в покрывало и вышла, а Хасан так и не смог ничего сказать ей. После ее ухода в душной комнате остался слабый аромат. «Смесь розовой и жасминной воды», — невольно подумал Хасан, вспомнив службу в лавке продавца благовоний.

Бесконечная степь вся в холмах, пологих, будто застывшие волны. Но сейчас эти холмы не желтые и не тускло-зеленые от сухих кустов верблюжьей колючки и полыни — они полыхают алым цветом маков и степных тюльпанов, глянцевитых, с темными листьями. Буйное цветение земли преобразило землю, она будто юная красавица, завернувшаяся в пестрый вышитый плащ.