Богема - Дафна дю Морье

Он улыбнулся и принялся за второй кусок сахара.

– Либо оно есть, либо нет, – сказал он. – Либо оно в твоей сумасбродной головке и ты инстинктивно делаешь то, что нужно, либо, как шестьдесят процентов их братии, лопочешь бессмыслицу, ходишь вокруг да около и никогда не поднимаешься выше среднего уровня.

– Откуда мне знать? – сказала Мария. – Люди никогда не говорят правды. Во всяком случае, всей правды. Сегодня вечером я могу удачно выступить, получу хорошие отзывы и все будут милы и доброжелательны. Но я все равно не буду знать наверняка.

– Еще как будешь, – сказал Папа. – Здесь. – И он постучал себя по груди. – Внутри.

– Я понимаю, что волноваться нельзя, – сказала Мария. – По-моему, это недостаток веры в себя. Надо идти вперед и ни на что не обращать внимания.

– Некоторые так и делают, – сказал он. – Но это неудачники. Они получают награды в школе, но потом о них никто не слышит. Так держать! Болей. Пусть тебя рвет в унитаз. Ничего не стоит то, что дается без борьбы, если задолго до победы ты не чувствовала боли в животе.

Он поднялся и побрел к окну. Комнатные туфли вновь зашлепали по полу.

– Когда я первый раз пел в Дублине, – сказал он, – собралось чертовски много народа. Публика была самая разношерстная. С билетами произошла какая-то путаница. Многие зрители сидели не на своих местах. Я так дьявольски волновался перед выступлением, что, раскрыв рот, вывихнул челюсть и минут пять не мог его закрыть.

Он рассмеялся. Подошел к умывальнику и повертел в пальцах тюбик с зубной пастой Марии.

– Тогда я рассердился, – сказал он. – Рассердился на самого себя. Чего я боюсь, черт возьми, сказал я себе. В зале всего-навсего толпа каких-то ирландцев, и если я не понравлюсь им, то и они не понравятся мне, а ведь одно другого стоит. Я вышел на сцену и начал петь.

– Ты хорошо пел? – спросила Мария.

Он положил тюбик на место. Посмотрел на Марию и улыбнулся.

– Если бы я пел плохо, мы бы не были сейчас здесь, – сказал он, – и сегодня вечером ты не смогла бы выйти на сцену «Хеймаркета». А теперь вставай, прими ванну и не забывай, что ты Делейни. Покажи им всем, чего ты стоишь.

Он открыл дверь и, шлепая туфлями, направился в свою комнату, по пути крикнув Андре, чтобы тот принес ему завтрак.

Сегодня вечером он поцелует меня и пришлет в уборную цветы, подумала Мария. Но ни то ни другое не будет иметь значения. Имеет значение лишь одно. То, что он сейчас сказал.

Она встала с кровати, прошла в ванную, включила горячую воду и вылила в нее всю эссенцию, которую Селия подарила ей на Рождество.

«Все равно что помазание трупа перед похоронами», – сказала про себя Мария.

Снег шел все утро. Он засыпал палисадник перед домом, и тот стоял безжизненный, унылый. Кругом царили тишина и покой, странный, глухой покой, который всегда приходит со снегопадом. С Финчли-роуд не долетал шум транспорта.

Как ей хотелось, чтобы скорее пришел Найэл, но его поезд прибывал только после полудня. К Пасхе он заканчивал школу. Это был его последний семестр. Папа ухитрился добиться, чтобы его отпустили на несколько дней и он смог присутствовать на премьере. Почему он не мог приехать утром, почему она должна дожидаться? Она хотела, чтобы Найэл был с ней.

Когда она через голову снимала ночную рубашку, порвалась лямка. Она поискала в ящике комода другую, но не нашла. Она подошла к двери и громко позвала Селию.

– Исчезло все мое нижнее белье! – бушевала она. – Я ничего не могу найти. Ты его взяла.

Селия уже встала и была одета. Она всегда вставала раньше Марии, на случай если понадобится Папе – подойти к телефону или написать письмо.

– Из прачечной еще ничего не вернулось, – сказала она. – Ведь Труды нет. Без нее в доме всегда беспорядок. Ты можешь взять мою лучшую рубашку и панталоны. Те, которые Папа подарил мне на Рождество.

– Ты гораздо толще меня. Они не подойдут, – проворчала Мария.

– Подойдут, мне они малы. Я все равно собиралась отдать их тебе, – сказала Селия.

Ее голос звучал нежно и ласково. Она это специально делает, подумала Мария. Она так мила и предупредительна потому, что у меня сегодня премьера и она знает, что я волнуюсь. Почему-то при этой мысли она почувствовала еще большее раздражение. Она выхватила у Селии из рук рубашку и панталоны. Селия наблюдала, как она молча их надевает. Как хороша в них Мария. Они ей в самую пору. Что значит быть стройной и подтянутой…

– Что ты наденешь сегодня вечером? – спросила Мария.

В ее голосе звучало раздражение. На Селию она не смотрела.

– Свое белое, – ответила Селия. – Его принесли из чистки, и оно выглядит довольно мило. Плохо, что оно немного измялось и, когда я танцую, задирается сзади. Ты не хочешь пройтись по тексту? Я тебя проверю.

– Нет, – сказала Мария. – Мы занимались этим вчера. Я не собираюсь даже заглядывать в него.

– Сегодня нет никаких репетиций?

– Нет, никаких. Ах, он, наверное, там возится с освещением. Из нас никого не вызывали.

– Может быть, тебе следует послать ему телеграмму?

– Пожалуй. Он получит их сотен пять. Но сам не откроет ни одной. Этим занимается секретарь.

Она посмотрелась в зеркало. Волосы просто кошмар, но после ланча она вымоет их и высушит перед камином в столовой. На самом деле она не собиралась посылать ему телеграмму. Она собиралась послать ему цветы, но не хотела, чтобы Селия знала об этом, и Папа тоже. Она точно знала, что́ пошлет. Анемоны, голубые и красные, в белой вазе. Однажды на репетиции он говорил о цветах и сказал, что его любимые цветы анемоны. Вчера она заметила их в цветочном магазине на углу Марилебон-роуд. Ваза потребует дополнительных расходов, но один раз это можно себе позволить. Доставка цветов в «Хеймаркет» тоже будет стоить денег.

– Папа пригласил его на банкет после спектакля, – сказала Селия. – Он приведет свою ужасную жену?

– Она в отъезде. В Америке.

– Как хорошо, – сказала Селия.

Интересно, думала она, сейчас, в эту минуту, Мария очень волнуется? Будет ее волнение возрастать с приближением вечера или уляжется, стихнет, как ноющая боль? Здесь, рядом с ней, ее сестра, актриса, которой совсем скоро предстоит выступить в своей первой значительной роли в Лондоне; Селия хотела поговорить с ней об этом, но не могла: какая-то странная робость удерживала ее.

Мария подошла к шкафу и достала пальто.

– Ты, конечно, не собираешься на улицу? – сказала Селия. – Идет сильный снег.

– Я задохнусь, если останусь здесь, – сказала Мария. – Мне надо пройтись, мне надо двигаться.

– За ланчем мы будем вдвоем. Папа собирается в «Гаррик»[27].