Лик над пропастью - Иван Любенко

Ардашев наморщил лоб:

— Уж не Кампус ли там директорствует?

— Вы правы. Галактион Нифонтонович лично возглавит поход и готов не только включить вас и диакона в состав участников, но и обеспечить всем необходимым. Он отзывался о вас очень восторженно. Однако я не счел нужным пояснить ему истинную цель вашего возможного путешествия. Пусть все думают, что вы собираетесь исследовать аланские храмы и Священный лик. Так будет спокойнее. Кстати, по поводу лиходеев беспокоиться не стоит.

Архипастырь взял со стола газету и передал ее присяжному поверенному:

— Это «Пятигорский листок». Доставили сегодня утром, специально к нашему разговору. Вот там, на первой странице, в самом верху, — «Подробности убийства Зелимхана», — поглаживая бороду, пояснил Макарий.

Адвокат углубился в чтение:

«Наводивший своими дерзкими разбоями ужас на всю Терскую область в продолжение целого ряда лет, заставлявший каждого трепетать в страхе при одном только упоминании его имени, неуловимый даже для сильно организованных отрядов войск, считавшийся погибшим и вновь воскресший, легендарный абрек-разбойник Зелимхан Гушмазакаев убит отрядом казаков под командой есаула Штуберта.

Конный отряд, долго и неутомимо скитавшийся в непроходимых горах, где обыкновенно последнее время укрывался Зелимхан, потерявший поддержку среди озлобившегося против него населения области, в ночь на 26 сентября неожиданно наткнулся на разбойников в районе Шалинских хуторов Веденского округа.

Между казачьим отрядом и бандой Зелимхана завязалась ожесточенная перестрелка, длившаяся несколько часов. Окруженный со всех сторон и видя, что отступление отрезано, Зелимхан не собирался сдаваться. Отстреливаясь от казаков, под градом пуль он попытался перебраться на другую сторону обрыва, через поваленную сосну. Но Аллах отвернулся от него: примерно на середине пути один конец ствола соскочил и отчаянный разбойник вместе с деревом сорвался в бездонную пропасть.

Со стороны казаков ранение получил сотник Кибиров.

Так кончилась одна из самых кровавых страниц в истории разбоев на Кавказе».

— Как видите, теперь вам уже ничто не помешает ответить согласием на мою просьбу.

— Ваше высокопреосвященство, допустим, я приму предложение, но у меня абсолютно нет никакой уверенности в том, что мне удастся определить местонахождение манускриптов.

— Ну что ж, значит, так будет угодно Господу. Итак, вы согласны?

Ардашев промолчал.

— Вот и ладно, вот и хорошо! — проговорил архиерей и поднялся. — Диакон найдет вас: все детали обсудите с ним. Храни вас Бог!

Клим Пантелеевич коснулся губами длани владыки и, перекрестившись на иконы в красном углу, шагнул к двери.

Уже на улице, выйдя из сумрачного коридора, он с наслаждением вдохнул свежий, пахнущий осенней листвой воздух. «И все-таки я смалодушничал. Не сумел отказаться, — с сожалением подумал присяжный поверенный. — И с чего теперь начинать? Катавасия какая-то, да и только: убийство Тер-Погосяна, Заоблачная, Белоглазкин, поручик Неверов со своими альковными похождениями, пройдоха Кампус, отравление Маевского, бумажка под столом, Зелимхан, экспедиция, а теперь еще и исчезнувшая переписка аланского митрополита и византийского патриарха. Не много ли? Что ж, видно, придется разбираться в этой мозаике с самого начала — с той самой памятной игры в «девятку».

Не прерывая мысленный диалог, адвокат достал монпансье, угостился конфеткой и, выбрасывая вперед трость, зашагал к Александровской площади.

В Ставрополь пришел октябрь. Потянуло холодом. С востока, с Каспийского моря, подули ветра. Сухие мертвые листья кружились над землей, сбиваясь в кучи в углах и подворотнях. В газетах, в телеграфном отделе, писали, что в Терской губернии нежданно выпал снег и сугробы стояли глубиной в пол-аршина.

С утра в полицейском управлении царил переполох. Старый осведомитель Каширина — половой в трактире «Медведь» — услышал пьяный разговор двух подвыпивших извозчиков. Один из них признался другому, что в тот вечер, когда на Александровской сдушегубили купца-армянина, он подвозил на коляске к его конторе одного молодого господина. И по всему было видно, что пассажир всю дорогу нервничал — закуривал несколько раз, но папироска гасла. Расплатился щедро — целковым. Ждать не велел и торопливо поднялся по парадным ступенькам.

Пьяного, ничего не понимающего возницу живо притащили в участок, пробовали допросить, но кроме тупого мычания ничего от него не добились. Чтобы освежить очевидцу память, Каширин приказал бросить его в холодную. Не успело еще взойти солнце, как узник уже настойчиво стучал в дверь камеры.

Повторный допрос удался на славу. Свидетель даже припомнил, что остановил его молодой господин на Воронцовской улице, у конторы «Ставропольско-Кубанского нефтяного товарищества». Его еще удивило, что ехать было всего ничего — рукой подать, однако ж их благородие нанял пролетку. По сбивчивым, но довольно точным описаниям он походил на Белоглазкина, директора вышеименованного товарищества. Кучер уверенно заявил, что если потребуется, то готов опознать седока. Недолго думая, помощник начальника Сыскного отделения вновь водворил несчастного свидетеля в камеру и помчался с докладом к полицмейстеру, минуя не только собственное начальство, но и судебного следователя.

Вот и стоял он теперь навытяжку перед недавно назначенным на должность Михаилом Михайловичем Старосельским. Пятидесятипятилетний подполковник и статью, и густыми бакенбардами с подусниками был чрезвычайно похож на почившего в бозе государя Александра II.

— Не понимаю я вас, Каширин, — угрюмо поглядывая из-под нависающих седых бровей, проговорил начальник. — И что это вы мне на голову помои льете? У нас для этого судебный следователь имеется. Вот он пусть и выслушивает пьяные бредни ванек. Что-то еще имеете доложить?

— Никак нет-с, ваше высокоблагородие! Ничего-с. Разрешите идти?

— Свободны.

Коллежский секретарь мигом исчез за дверью и побитой собакой уныло потрусил вниз по лестнице, где едва не столкнулся с Поляничко.

— Антон Филаретович? А я вас обыскался. Мне уже доложили по поводу свидетеля. А что это вы его, как беглого каторжника, в холодной заперли? Чуть не околел бедолага. Сидит, трясется, инеем покрылся, точно окорок в леднике, не поймет, за что с ним так.

— Боялся, сбежит… пьяная морда.

Начальник Сыскного неодобрительно покачал головой:

— Да куда ж ему бежать-то? Он что, душегубец, что ли? Негоже так с людьми обращаться. Я велел ему чаю принести. Пусть погреется.

— Чаю? Да будь их воля, они бы нас, Ефим Андреевич, вслед за судьями и прокурорами по всему Николаевскому развесили бы, как белье на веревке.

— Уж больно плохо вы о русском мужичке думаете. Нельзя так. Грех это. Да-с… Ну да будет… Скоро Леечкин явится. Я позвонил Кошкидько. Рассказал, так, мол, и так, агентура сработала… Надобно опознание проводить. Ну, он расшаркивался, благодарил вас. Товарищ прокурора тоже в курсе дела, поздравил, что сдвинулись мы с мертвой точки, — расправляя нафабренные усы, довольно выговорил старый полициант. — Так что вы уж не сочтите за труд, доставьте-ка сюда этого… Белолобова.