Бэзил Хоу. Наши перспективы - Гилберт Кийт Честертон

Быть может, в первый раз в жизни самолюбие темной волной поднялось в сердце Бэзила, и казалось, в безумном напоре оно вот-вот сломит его, еще чуть-чуть – и будет поздно. Но уже в следующее мгновение он взял себя в руки и бодро сказал, коря себя за секундную слабость:

– Да, знаю немного, впрочем, куда хуже, чем ты.

– Хотел бы я выяснить, что она обо мне думает, – сказал Люсьен, его голос дрожал от волнения. – Я совсем, совсем потерял голову…

– Что ж, это не самая страшная потеря, – ответил Хоу, стараясь утешить собеседника, ибо, несмотря на потрясение, искренне жалел его. – Некоторые теряют кошелек или совесть. А ты уже говорил что-нибудь мисс Грэй?

– Все никак не наберусь смелости, – робко ответил Люсьен. – Боюсь, она презирает меня. И от этого я чувствую себя таким несчастным.

– О, я вовсе так не думаю, – сказал Хоу веско и обнадеживающе. – У нее нет никаких оснований тебя презирать. Во всяком случае, судя по тому, что я о ней знаю… Ты уверен в своих чувствах, Люсьен? Я хочу сказать… от этого зависит твое счастье?

– Целиком и полностью! – горячо ответил Люсьен. – Я не могу жить без нее. Все лучшее во мне пробуждается в ее присутствии.

Хоу застегнул все пуговицы своего сюртука, словно бы у него на сердце стало до жути холодно. Он вспомнил о пари с Валентином насчет обращения Люсьена на путь истинный и уверенно сказал:

– Дорогой друг, если ты хочешь моего совета – вряд ли он тебе понадобится, но все же обдумай честно и до конца слова, которые ты только что произнес. Если это правда, то ни я (вообще личность крайне сомнительная), ни кто-либо другой не может лишить тебя права так чувствовать и объясниться. Поверь, у тебя нет причин унывать. Твое желание совершенно искренне, и это, как правило, лучшее, что может случиться с человеком.

– Так значит, – проговорил Люсьен, робко улыбаясь в сумерках, – ты советуешь сказать ей.

– Это куда лучше, чем маяться понапрасну, – ответил Хоу, закурил сигару и стиснул ее побелевшими губами.

– Ты всегда был прекрасным кузеном, Бэзил, – сказал Люсьен, искренне тронутый, поскольку уверенность Хоу убеждала его и успокаивала, – как же приятно в трудную минуту встретить неунывающего человека. Я соберу в кулак всю мою смелость, не зря же ты так в меня веришь. Скажу ей все прямо сейчас. Доброй ночи! – Он ринулся в сгущающуюся тьму и несколько мгновении спустя Хоу услышал, как на крыльце зазвонил колокольчик.

В ту же самую секунду что-то мокрое упало на ястребиный нос Хоу.

– Дождь, – сказал Хоу. – Как бы я хотел, чтобы он размочил меня и превратил в кашу, словно старую шляпу.

Дождь лил все сильнее, а он все вышагивал по мокрым улицам с новым и чистым чувством, что идти ему теперь совершенно некуда. Два часа напролет бродил он в шипящей и хлюпающей тьме по застроенному высокими особняками предместью, пока в конце концов не оказался снова там же, откуда начал свой путь. Дождь и не думал заканчиваться, холодный, назойливый и ослепляющий, совсем как в тот самый день, почти шесть лет назад, когда под сенью прозрачного прибрежного леса он впервые попал в паутину чувств, из которой теперь с таким невероятным усилием пытался выбраться. Жизнь распростерлась перед ним черная, как эта ночь, и ледяная, как этот дождь. Он старался подумать о чем-нибудь светлом и не мог. Он решил было, что холодные и страшные годы позади, но теперь кроме них впереди снова ничего не виднелось. Однако его мучения прорвались наружу одной-единственной фразой, произнесенной с поистине индейским хладнокровием:

– Жаль, этот дождь слишком мокрый.

Молодой человек, хоть сколько-нибудь дорожащий собой, не задумываясь, проклял бы Бога и человечество, но бедный Бэзил Хоу мог проклясть лишь себя и робко задавался вопросом, удостоят ли его в каком-нибудь грядущем существовании хотя бы одним взглядом эти возвышенные создания – Валентин, Кэтрин и Гертруда. Хоу, пожалуй, был бы счастливее, догадывайся он хоть немного о своих добродетелях, но если он что-то и чувствовал, то лишь собственное безумие. Он сделал над собой усилие, пытаясь представить, как Гертруда обретет счастье со своим давним поклонником Люсьеном, и порадоваться за нее. У него ничего не вышло, и он отступился, чувствуя, что не может думать о том, что будет дальше. Будущее рисовалось ему бесконечным путешествием по зыбучим пескам.

Он упорно вгрызался в свою сигару, а дождь все не переставал. Вокруг него была лишь пустота и тьма, и такую же пустоту и непроглядную тьму он чувствовал сейчас внутри. Но что бы ни случилось, он всегда был наготове и, обернувшись на скрип калитки, еще раз собрался с силами, чтобы ответить новому незнакомцу.

– Мистер Хоу, – послышался дружелюбный голос, и в шипящий и всхлипывающий мрак выглянуло встревоженное лицо в обрамлении едва различимых рыжих волос. – Это ведь не вы стоите там на улице под проливным дождем?

На мгновение сердце Хоу вспыхнуло, подобно огоньку его сигары. Но уже в следующую секунду оно снова погасло, а его голос, прорвавшийся сквозь пелену дождя, был как всегда бодр.

– Все зависит от того, как вы определяете дождь, мисс Грэй. Допустим, в известном смысле слова, это действительно я – что же с того?

– О, ради бога, войдите же в дом! – воскликнула Гертруда в ожесточении сочувствия. – Вы, наверное, промокли насквозь.

– Относительный недостаток сухости в моей одежде, – проговорил он, выжимая набухшую от влаги полу своего плаща, – пожалуй, скорее соответствует моему нахождению снаружи дома, нежели внутри него.

– Говорю же вам, входите немедленно, – повелительно, со свойственной женщинам практичной решительностью сказала Гертруда и, не успел Хоу понять, что происходит, буквально втащила его в прихожую, захлопнула входную дверь и повернула ключ в замке.

– Это мистер Хоу, он зашел переждать дождь, – крикнула она Маргарет, которая в этот момент выглянула из библиотеки. И взяв лампу со стола в прихожей, Гертруда повела изумленного Хоу по коридору в маленькое темное помещение в глубине дома, освещенное лишь тусклым пламенем очага. Гертруда впустила гостя в красноватый полумрак комнаты, водрузила лампу на стол и, поворошив угли, так что огонь разгорелся чуть ярче, предложила ему сесть. В счастливом полузабытьи он подчинился, вынул изо рта сигару, повесил на крючок свой черный и блестящий цилиндр, символ громадного бремени условностей, которое он так безропотно нес по жизни, сел и взглянул на нее. Она двигалась по комнате, мурлыча что-то себе под нос, красные и рыжеватые отсветы лампы и огня в камине усиливали красные и рыжеватые тона комнаты и ее волос – а в ее глазах, сейчас небесно-голубых, светилось неясная радость. Контраст между мраком, промозглой влагой, безнадежностью улицы и освещенной огнем очага комнатой и пьянящим присутствием Гертруды был настолько резким, что некоторое время Бэзил не мог прийти в себя. Вдруг, словно проснувшись, он вскочил на ноги:

– Мисс Грэй, – начал он.

– Сядьте, – быстро проговорила она. – Пока дождь не закончится, вы никуда не пойдете.