Серебристый луч надежды - Мэтью Квик

Лучи солнца проникают в чердачное окно и ложатся на лицо, согревая кожу. Щурясь, я встречаю новый день. Поцеловав, возвращаю Никки на тумбочку возле кровати. Мама все еще спит; стакан пуст — я рад, что оставлял воду маме, хоть и зол теперь на нее.

Спускаясь по лестнице, чувствую запах гари.

Захожу на кухню: отец в красном мамином переднике стоит у плиты.

— Папа?

Он оборачивается; в одной руке кухонная лопатка, в другой — розовая прихватка. За ним на сковородке скворчит мясо, густой дым поднимается в вытяжку.

— Что ты делаешь?

— Готовлю.

— Что?

— Бифштекс.

— Зачем?

— Есть хочу.

— Ты что, жаришь его?

— Да, по-каджунски. Дочерна.

— Может, стоит огонь уменьшить? — предлагаю я, но папа уже отвернулся к плите, жарит шипящий кусок мяса, то и дело переворачивая его.

Я ухожу к себе в подвал и приступаю к тренировке.

Пожарная сигнализация срабатывает минут через пятнадцать.

Спустя два часа я снова захожу на кухню; сковородка, покрытая теперь толстым слоем черной копоти, по-прежнему стоит на заляпанной жиром плите; тарелка и столовые приборы в раковине. Папа смотрит спортивный канал И-эс-пи-эн по своему новому телевизору, и от звуков акустической системы, кажется, трясется весь дом. Часы на микроволновой печке показывают 8:17. Мама опять не напомнила про лекарства, так что я достаю все восемь пузырьков, снимаю крышки и ищу нужные цвета. Вскоре на столе передо мной лежат полдюжины таблеток, а я снова проверяю цвета — надо убедиться, те ли это пилюли, что я принимаю каждое утро. Глотаю все до единой: вдруг мама снова проверяет меня? Вообще-то, я на нее злюсь, но теперь еще и беспокоюсь; поднимаюсь в спальню и вижу, что она все еще спит.

Спустившись обратно, останавливаюсь у дивана и окликаю отца. Он не обращает на меня внимания, так что я возвращаюсь в подвал и продолжаю тренировку. Сверху, сквозь половицы, доносятся резкие голоса комментаторов И-эс-пи-эн: они подводят итоги университетских матчей и делают прогнозы на предстоящую игру НФЛ. Из газет я знаю, что «Иглз» прочат победу над Сан-Франциско, и я уже предвкушаю, как мы с отцом будем смотреть матч. Если «Иглз» выиграют, он придет в хорошее настроение и наверняка заговорит со мной.

Примерно через час мама наконец выходит, и у меня камень падает с души, ведь я уже думал, не заболела ли она. Я занимаюсь на велотренажере, и, когда она зовет меня по имени, просто продолжаю крутить педали. Не оборачиваюсь — не хочу смотреть на нее, после того как нашел коробку с надписью «Пэт», — но боковым зрением замечаю, что она приняла душ, уложила волосы, накрасилась и надела красивое летнее платье. И пахнет от нее замечательно — лавандой.

— Ты вчера вечером принял лекарства? — спрашивает она.

Я киваю.

— А сегодня утром?

Еще раз киваю.

— Доктор Патель с самого начала сказал, чтобы я позволила тебе самому следить за сроками приема, — это первый шаг к самостоятельной жизни. Но я же твоя мать, я не могла не обращаться с тобой как с ребенком. Так что поздравляю, Пэт.

Странно слышать от нее «поздравляю», можно подумать, я приз какой выиграл или что-то в этом духе. Но вообще меня заботит только одно — почему мама вернулась домой пьяная.

— Где ты была? — спрашиваю. — Встречалась с друзьями?

Снова кошусь на нее украдкой: она опускает взгляд на пол, на потертый коврик.

— Спасибо, что уложил меня спать. Вода и тайленол были очень кстати. Как будто ролями поменялись, да? Что ж, я очень признательна тебе. Спасибо, Пэт.

Она не ответила на мой вопрос, но я не знаю, что еще сказать, поэтому ничего и не говорю.

— Твой отец в последнее время ведет себя просто по-свински, и мне надоело это терпеть. В общем, я решила поставить кое-какие условия, так что ждите перемен. Вам обоим придется чуть больше заботиться о самих себе. Тебе нужно налаживать свою жизнь, а тем, как твой отец со мной обращается, я сыта по горло.

Коробка с надписью «Пэт» мигом вылетает у меня из головы, я поворачиваюсь к маме, не прекращая крутить педали:

— Ты сердишься на меня? Я сделал что-то не так?

— Пэт, я на тебя не сержусь. А вот на твоего отца — да. У нас с ним вчера была долгая беседа, пока ты бегал. Несколько недель, возможно, придется нелегко, но в конце концов нам всем станет только лучше, я уверена.

Мелькает дикая, пугающая мысль.

— Мама, ты же не уходишь от нас?

— Нет, не ухожу. — Она смотрит мне в глаза, отчего я верю ей на все сто процентов. — Я бы никогда не оставила тебя, Пэт. Но сегодня я действительно уйду, потому что «Иглз» у меня уже в печенках сидят. С едой разберетесь сами.

— Куда ты пойдешь? — Я вращаю педали еще быстрее.

— Гулять, — отзывается мама, целует белый шрамик на моем мокром от пота лбу и уходит.

Я так переживаю из-за услышанного от мамы, что целый день ничего не ем, лишь воду пью и качаюсь. Матч «Иглз» начнется только в 16:15, поэтому устраиваю себе полноценную тренировку. Все это время я втайне надеюсь, что отец спустится ко мне в подвал и позовет смотреть предыдущую игру, которая начнется в час, — но тщетно.

В середине дня я поднимаюсь в дом, на секунду задерживаюсь у дивана.

— Папа? Папа?

Он упорно глядит в телевизор, не обращая на меня внимания, а я даже не поднимаю глаз на экран, чтобы узнать, кто играет, — слишком взволнован мамиными словами. Надеваю мешок для мусора и выхожу на улицу. Мне нужно хоть с кем-то поговорить, одна надежда на Тиффани. Но вот уже целых пятнадцать минут я разминаюсь, а она все не показывается. В итоге бегу один. Забавно: когда я желаю бегать в одиночестве, Тиффани тут как тут, а именно сегодня взяла и не пришла.

Очень хочется есть, и с каждым шагом желудок болит все сильнее, но боль мне только в радость, ведь она означает, что я теряю вес, а за последнюю неделю я, кажется, набрал лишку, особенно после пива, которое мы с Джейком пили в прошлые выходные. Это наводит на мысль о том, что после проигрыша «Иглз» я больше не разговаривал с Джейком. Интересно, приедет ли он сегодня смотреть матч вместе с нами?

Из-за резкой боли решаю пробежать дальше, чем обычно, напрягая последние силы. К тому же страшновато возвращаться домой, к отцу, с которым мама оставила меня наедине на целый день, и по-прежнему тревожно от ее слов про какие-то перемены. Вот бы Тиффани бежала сейчас вместе со мной, тогда я мог бы поговорить с ней и поделиться своими печалями. Удивительное это желание — ведь она обычно толком и не отвечает, а в прошлый раз, когда я пытался рассказать о своих проблемах, принялась громко сквернословить в общественном месте и наговорила о Никки нехорошего. Тем не менее я потихоньку прихожу к пониманию, что Тиффани — мой лучший друг, отчего мне и странно, и страшно.