Львы Сицилии. Закат империи - Стефания Аучи

души этот свет и тепло: она согреется ими, когда наступят темные дни, когда ее снова станут одолевать мысли о проклятых письмах, когда она в сотый раз спросит себя про ту женщину. Когда они с Иньяцио отдалятся друг от друга, хоть и будут спать в одной постели.

* * *

Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа…

Дерево гулко скребет по грубой штукатурке. Запах белых лилий не может перекрыть запах пыли и строительного раствора.

Джованна и Иньяцио прижались друг к другу. На бледные губы Джованны падает крупная капля. Следом за слезой катится другая.

Она не вытирает их.

Иньяцио – камень. Кажется, что он не дышит, а он и не хочет дышать. Что угодно, лишь бы не чувствовать этой боли. Даже если станут рвать его плоть руками, мучения будут куда меньше. Воздух царапает трахею, давит, требует выхода, и тогда Иньяцио чуть приоткрывает рот – освободить дыхание, которое – проклятие! – дает ему жизнь.

Джованна отшатнулась от него и оседает на землю – он едва успевает ее придержать. Она отстраняется, тянет руки, рыдания сотрясают ее тело.

– Нет, нет, подождите! – кричит она. – Не забирайте его у меня! Не надо его туда! Там холодно, он один, сыночек мой, сердце мое… – Она отталкивает руки мужа, цепляется за мужчин, которые собираются закрыть нишу. Обнимает гроб, стучит по нему кулаками, царапает крышку. – Винченцо! Мой Винченцино, сынок! Очнись! Вставай! Винченцино!

Донна Чичча, стоящая позади, рыдает в голос, ей вторят Иньяцидду и Джулия. Няня, глаза у которой блестят от слез, выводит малышку из семейного склепа.

Иньяцио делает шаг вперед, подхватывает Джованну, оттаскивает ее от гроба, поднимает на ноги.

– Перестань, ради всего святого! – тихо говорит он.

Но Джованна как будто не в себе: тянет руки к гробу, убранному гирляндами белых цветов, вырывается, падает на крышку гроба, обхватывает его руками, царапает дерево.

– Джованна, прекрати! – Иньяцио отрывает ее от гроба, подхватывает под руки, яростно трясет. Он сам на грани отчаяния; видеть обезумевшую от горя жену для него невыносимо. Еще немного, и он не выдержит. – Он мертв, ты понимаешь? Мертв! – кричит он Джованне в лицо.

Но она кричит еще громче:

– Вы ошибаетесь! Вы все! Он болен, да, но он не умер… Он не может умереть… Откройте его! А вдруг он еще дышит… – Она повторяет последнюю фразу уже тише, оглядываясь, как бы ища поддержки в глазах присутствующих.

Тогда Иньяцио обнимает ее, прижимает к себе так крепко, что не дает ее телу содрогаться от рыданий. Шляпа с черной вуалью падает на землю.

– У него был жар, Джованна, – шепчет он. – Он сгорел, как свеча. Ты всегда была рядом, ухаживала за ним до последней минуты, но потом Бог забрал его. Это судьба.

Она не слушает, ничего не слышит. Только плачет, измученная. Матери, потерявшей ребенка, остаются лишь слезы и желание умереть.

Подходит донна Чичча, берет Джованну под руку.

– Идемте со мной, – говорит она, мягко отстраняя Иньяцио. Делает знак няне Джулии, которая вернулась, чтобы забрать Иньяцидду. – Пойдемте подышим воздухом, пойдем, – бормочет она и вместе с няней выводит Джованну на улицу, к кипарисам, окружающим часовню Флорио на кладбище Санта-Мария ди Джезу. Стоит теплый, тихий сентябрь, так контрастирующий с горем и отчаянием.

Иньяцио кусает губы, смотрит на двери часовни. Невозможно поверить, что там, снаружи, жизнь идет своим чередом, а его сын – всего лишь ребенок! – умер.

Он поворачивается к ожидающим мужчинам. Замирает на мгновение и на одном вдохе приказывает:

– Закрывайте.

Позади слышится легкий звук шагов.

На пороге стоит Иньяцидду. Он сжимает в руке подкову: они нашли ее вместе, он и Винченцо, когда поднимались на гору Пеллегрино, к святилищу Святой Розалии, Сантуццы. Брат тогда сказал, что подкова приносит удачу.

Нужно было отдать ему, думает Иньяцидду.

Он смотрит на отца глазами, полными слез. Руки, сжатые в кулаки, спрятаны в карманы. Он ощущает пустоту, смешанную с другим, более глубоким чувством. Ранее неизведанным.

Это вина, которую испытывают живые по отношению к мертвым. Взрослое чувство, непосильное для ребенка одиннадцати лет. Острое, разрушительное.

Как капля яда. Он жив, а его брат мертв, сломленный болезнью, которая разрушила его легкие в считаные дни.

Отец знаком подзывает Иньяцидду, тот подходит. Вместе они наблюдают за работой каменщиков.

Кирпичи ложатся в ряд, один за другим. Гроб с телом Винченцино постепенно исчезает из виду, вот-вот скроется совсем.

И тогда Иньяцио просит рабочих остановиться. Он протягивает руку, касается края гроба. Закрывает глаза.

Винченцино навсегда останется двенадцатилетним. Он не вырастет. Не будет путешествовать. Уже никогда ничему не научится.

Иньяцио не увидит, как Винченцо становится мужчиной. Не возьмет его с собой на пьяцца Марина. Ему не суждено веселиться на свадьбе, радоваться рождению внука.

От Винченцо останутся забытые на пюпитре ноты, раскрытые на столе тетради, висящая в шкафу одежда, в том числе костюм мушкетера, который он так любил и который надел на последний маскарад, когда Иньяцио вызвал фотографа, чтобы запечатлеть своих детей, наряженных в костюмы дам и кавалеров.

Его сыну всегда будет двенадцать лет, и он, со всей своей властью, всем своим богатством, ничего не может с этим поделать.

* * *

Когда они возвращаются в Оливуццу, донна Чичча помогает Джованне выйти из кареты. Сделав пару неуверенных шагов, Джованна бежит к лестнице. Она сама не своя: как тень, проскальзывает в двери, открытые заплаканной служанкой, бродит по комнатам, зовет Винченцино, словно он где-то прячется и ждет прихода матери.

Прислуга постаралась в их отсутствие. Как велел Иньяцио, исчезли игрушки, скрипка, разбросанные по дому книги. Но его комната – это место, где сосредоточилась боль.

Внезапно Джованна падает на пол перед дверью в комнату сына, не в силах открыть ее. Упирается лбом, тянется к дверной ручке, но не может ее повернуть. Здесь ее и находит донна Чичча. Осторожно поднимает хозяйку, ведет в спальню.

Джованна растерянно озирается по сторонам. Боль лишила ее сил и состарила лет на десять.

Иньяцио смотрит с порога, как донна Чичча наливает в стакан настойку черешни, добавляет сироп белого мака и лауданум. Поднимает голову Джованны, помогает ей выпить успокоительное. Джованна не сопротивляется. В ее глазах застыл беззвучный крик.

Успокоительное действует быстро, Джованна погружается в милосердный сон, продолжая что-то тихо бормотать. Донна Чичча садится в кресло рядом с кроватью, сжав в руках черные четки, и смотрит на Иньяцио, словно говоря: «Я никуда не уйду». Впрочем, она знает, что душа Винченцино все еще здесь, и неважно, что его игрушки исчезли, спрятана скрипка. Донна Чичча знает, что он