Это идиотское занятие – думать - Джордж Карлин

Это была дичь. Абсурд. Это был Даллас.

Главный коп – тот, что выспрашивал у Бренды, не дрочила ли она Джеку, – впоследствии оказался Уиллом Фрицем, следователем, который вел дело об убийстве Кеннеди. Он допрашивал Освальда, когда того арестовали. Вывод очевиден: Освальд имел такое же отношение к убийству, как и наша троица к ограблению Чикагского мотоклуба.

Колесить вместе с Брендой не всегда было весело. Особенно тяжело стало, когда я начал работать сольно. Однажды нашу машину взломали и украли все, что у нас было. Мы тогда едва сводили концы с концами, и это была катастрофа. Но нас не так-то просто было сломить. Мы говорили: окей, что бы ни происходило, мы выкарабкаемся.

Вот этим мы тогда и занимались – выкарабкивались. Из нас вышла хорошая команда. Очень хорошая.

Однажды в Балтиморе, в клубе «Блу дог», мне пришлось выступать перед пустым залом. Владелец настаивал: «Если кто-нибудь заглянет, пусть знает, что здесь идет шоу».

Клуб «Колони» в Омахе встретил мои старания почти гробовой тишиной. А в виде бонуса повсюду несло навозом со скотного двора. Даже на сцене.

Публика в «Оуктон мана» в Висконсине, казалось, была сильно озадачена тем, кто я такой и что делаю. На их лицах читалось: «Почему этот человек так одет? Зачем он все это говорит? При чем тут мы?»

В клубе «Копа» в Кливленде артисту приходилось стоять позади барной стойки, так что он едва маячил над бутылками. Все, что я мог видеть, это затылок бармена и людей на барных стульях, выкрикивающих: «Еще одно пиво!» На второй вечер хозяин сказал мне: «Ты знаешь, народ тебя не прохавал». Я ответил: «Ты знаешь, ты прав».

В Спрингфилде, штат Иллинойс, в клубе «Лейк» бросалась в глаза длинная-предлинная барная стойка и целая тьма столиков. А сцена была на одном уровне со столиками. Не много радости, когда артист всего на полметра выше публики. А если ты не выше, то ниже. Ты в самом низу. Иногда я все еще вижу сотни пар недружелюбных глаз, которые не мигая смотрят из темноты…

Прошло всего пару месяцев – а я уже нахлебался всякого дерьма. Можно сосчитать по пальцам места, где все проходило гладко. Сколько раз после выматывающих выступлений я уговаривал себя: «А помнишь, как здорово тебя принимали в позапозапрошлую пятницу? Так что не теряй надежды. А вчерашний вечер – просто случайность. Было слишком шумно, они напились, ты выступал во второй раз, что-то они уже слышали…» (Всегда можно объяснить, почему на самом деле все не так и плохо.) Но это очень угнетало. Зато какие вырастали крылья, когда вдруг брезжила надежда. Перевес надежды над отчаянием был ничтожно мал, но этого хватало, чтобы не разочароваться окончательно.

На какое-то время нашей штаб-квартирой стал Чикаго – сердце Среднего Запада. В городах по соседству хватало отличных модных клубов. Плюс отсюда рукой подать до Дейтона, где жила семья Бренды. Освоившись в Чикаго, я сблизился с маргинальной фолк-тусовкой и зарождающимся рок-андеграундом. Со здешними музыкантами я был как у себя дома.

Потерпев ряд неудач на сцене «Плейбоя», я отправился за дозой оптимизма в район Нир-Норт-Сайд, на Уэлс-стрит, центр всей рок– и фолк-движухи. Выступая в клубах «Райзин мун» и «Эрл оф олд таун», куда вход был свободным, я впервые проникся атмосферой андеграунда и теми эмоциями, которые тут царили. Полная свобода на сцене, открытые люди с незашоренным сознанием, не просто готовые к любым экспериментам, а буквально жившие этим. Тут в принципе невозможно было с треском провалиться, как на тех площадках, где все шло по правилам.

С 1962 по 1964 год моя жизнь текла в двух измерениях. Я выступал в ночных клубах, чтобы заработать, а почти все свободное время проводил с фолк-музыкантами, рокерами и артистами из «Сэконд сити». Аутсайдер и бунтарь, в их компании я набирался сил. Ну и, как курильщик марихуаны со стажем, я тоже вполне вписался. Мне было хорошо с ними. Из этой среды впоследствии вышли хиппи со своей философией и свободным стилем жизни, чуждым условностей.

С ними я мог говорить о том, о чем не рискнул бы заикнуться в ночных клубах: о расовой интеграции, Обществе Джона Берча[111], Ку-клукс-клане[112].

Расставшись с Джеком Бернсом, я придумал несколько реприз на общественно-политические темы. Например, такой пассаж про Кеннеди на все случаи жизни:

Приятно вернуться в Чикаго с его отлаженной машиной для подсчета голосов. Добрались мы хорошо, хотя и возникли небольшие проблемы, когда мы спускали яхту по морскому пути Святого Лаврентия[113]…

Стандартная заготовка про Общество Джона Берча:

Мы выиграли смешанную лигу боулинга – цветные против белых. Ждали прибытия гостя из ККК – Великого Верховного Всемогущего Всесокрушающего Непобедимого Топотуна, но в тот день его не отпустила жена…

Про Юг обязательно что-то вроде:

В Южной Каролине есть текстильная фабрика с расово интегрированной столовой, но по-прежнему сегрегированными туалетами. Ну это типа как: «Блин, я готов разделить с ними еду, но не кишечные газы…» Текстильная промышленность переместилась на Юг по одной причине – из-за роста спроса на полотенца…

Разумеется, не этого ждала публика в милом клубе «Лейк» в Спрингфилде, штат Иллинойс, или в фантастическом клубе «Коупа» в Кливленде.

Меня раздирали противоречия: как любому артисту, мне хотелось выйти на как можно более широкую аудиторию. И в то же время меня привлекала более узкая тематика: мне нравилось выступать для этих фанатов фолка и будущих хиппи, говорить от их имени.

Времена мы переживали сложные, очень сложные. У нас с Брендой не было ни дома, ни адреса. Оставаясь без работы, мы жили в Дейтоне у родителей Бренды или с моей матерью на Манхэттене. Случалось ночевать и на заднем сиденье машины. А осенью 1962 года Бренда забеременела.

Это было не запланировано. Мы приехали в Новый Орлеан на Мировую серию, и «Янкиз» победили. Мы это дело отметили, а через несколько часов Бренда забеременела (по ее словам, она была абсолютно в этом уверена). Мы вернулись в Чикаго, где я работал в «Плейбое», и – вполне в духе клуба – прошли кроличий тест[114]. Ясное дело, крольчиха умерла.