Несущий Свет - Андрей Валентинов

– Нет проблем! – американец кивнул с несколько излишним оптимизмом и неуверенно взглянул на Шарля. – А может, все-таки…

– Мне надо домой, – твердо проговорил Косухин и, увидев, что его слова вызвали почему-то еще большую растерянность, упрямо повторил:

– Домой… Мне надо домой, ребята…

…Из Парижа Степа уехал через три дня. Особых проблем и в самом деле не оказалось. Полученный в Бомбее паспорт был действителен, деньги имелись, а пароходы по Балтике ходили исправно. Косухин заказал билет на лайнер «Эссекс», который делал остановку в Гавре, а оттуда шел до Стокгольма через Ревель. К величайшему облегчению Степы, плыть ему предстояло вторым классом.

Все эти три дня Косухин безропотно выполнял все, что придумали Валюженич и Шарль, решившие приобщить его к цивилизации. Косухина водили по музеям, показывали Париж с Эйфелевой башни и даже по настоянию Карно прокатили в Версаль. Степа подчинялся беспрекословно и даже пытался что-то запомнить, но в голове творилось нечто странное. Все это происходило как будто не с ним.

Наконец он понял. Там, в России, его ждала определенность – та самая определенность, которую он напрочь утратил в последнее время. Там не придется ничего решать – его дело выполнять приказы, вести в атаку красноармейцев, чтобы скорее кончить войну. О мировой революции Косухин уже почему-то не думал. Степа знал лишь, что ему надо вернуться, рассказать все, что он увидел – а там пусть белый гад Арцеулов ставит его к первой же стенке. Разве что хотелось поговорить с Ростиславом напоследок

– или хотя бы покурить вместе. Об ином варианте он не думал – Степа вдруг понял, что сам расстрелять Славку уже не сможет…

…Неугомонный Тэд уговорил его заехать к профессору Роберу. Косухин, помня разговоры приятелей, ожидал встретить жуткое чудище, евшее поедом бедных студентов. Но Робер оказался молодым, не старше тридцати, застенчивым интеллигентом, встретившим Степу необыкновенно любезно и показавшим такие любопытные «артефакты», что Косухин поневоле заинтересовался. Чуть подумав, выждав когда они остались вдвоем, он, отдал профессору почти все свои франки, рассудив, что после Ревеля они будут ему совершенно ни к чему. Ошеломленный профессор принялся было возражать, что Степа внушительно заявил, что представляет большевистский фонд помощи археологам. Трудно сказать, поверил ли мсье Робер, но забирать деньги назад Косухин категорически отказался.

Наташу он так и не увидел, и был даже рад: с этой Наташей встречаться не хотелось.

А с Александром Михайловичем Степа все же встретился. За день до отъезда Карно уговорил его заехать в гости. После Лувра и Версаля особняк семьи Карно не мог поразить Косухина, хотя жил потомок знаменитого революционера явно не по-пролетарски. Косухину был торжественно показан портрет великого Лазаря Карно, который, как оказалось, был не только руководителем революционных армий, но и знаменитым математиком. Затем Степу заставили продегустировать какие-то отчаянно редкие вина из семейного погреба, и, наконец, Шарль, как-то странно взглянув на Степу, сообщил, что с ним желает поговорить его отец – сенатор Карно.

Отказываться было неудобно, хотя Косухин не представлял, зачем он мог понадобиться этому столпу буржуазной власти. Шарль проводил Степу в кабинет, сам же войти отказался, сообщив, что отец немного говорит по-русски и Степан сумеет разобраться во всем сам.

Степа действительно все понял, причем сразу же как переступил порог. Сенатор Карно – худой мрачный, чем-то похожий на портрет своего знаменитого предка, и в самом деле сносно изъяснялся по-русски. И дело, по которому он пригласил Косухина, тут же разъяснилось, поскольку сенатор Карно был в кабинете не один. Присутствовал еще один гость. Великий князь Александр Михайлович сидел возле камина, просматривая какую-то старинную книгу и, увидев большевика Степу, приветливо улыбнулся.

Карно приветствовал гостя по-русски, а затем заговорил медленно, стараясь точно подбирать слова. Он сообщил, что рад познакомиться с другом своего сына. По счастливой случайности, мсье Косухин оказался знакомым не только Шарля, но и одного его давнего друга…

Александр Михайлович вновь улыбнулся, и Степа окончательно убедился, что встреча спланирована заранее.

– Я узнал также… – Карно-старший запнулся, затем нерешительно выговорил: – …обстоятельство… – он вновь замолк и взглянул на сидящего у камина гостя.

– Степан Иванович, – великий князь встал, – вам нельзя возвращаться в Россию. Вам не простят…

«Ну вот еще, чердынь-калуга!» – хотел было привычно возразить Косухин, но в горле внезапно пересохло. Степа понял: это правда. Ему не простят.

– Пусть ваши политические взгляды останутся вашим личным делом, – великий князь говорил спокойно, но веско, как человек, привыкший распоряжаться людскими судьбами. – Никто не требует, чтобы вы отказались от веры в учение господина Маркса. Но «Мономаха» вам не простят…

– Думаю… – вновь заговорил Карно-старший, – с видом на жительство особых, э-э-э… проблем не предвидится… Как и с работой… Все это ненадолго, – Александр Михайлович подошел совсем близко и слегка коснулся Степиного плеча широкой сильной ладонью. – Мы все равно продолжим работу, пусть и в эмиграции. Мы сможем вместе работать над «Мономахом»…

– Это с четырьмя-то классами! – наконец выдавил из себя Степа, и тут же спохватился. Ему предлагают измену, а он говорит о такой ерунде!

– Это… не проблема тоже, – покачал головой Карно. – В Париже можно учиться…

– А также в Кембридже, Нью-Йорке или Буэнос-Айресе, – кивнул Александр Михайлович. – Мы еще не знаем, где будет наш новый центр. Вы еще все успеете, Степан Иванович. Работа займет долгие годы, мы все уйдем – а «Мономаху» нужна новая смена…

Тут наконец до Косухина дошло окончательно, и на мгновенье его охватила привычная классовая ярость. Ему, большевику и красному командиру, предлагают дезертирство! Хуже ему предлагают предательство! Эх, расчердынь-калуга, кем же ты стал, Степка Косухин, если эта белая кость думает, что купит тебя за какой-то там Кембридж!

Но злость тут же погасла, и на смену ей пришла тихая окончательная ясность. Эти двое немолодых людей – русский и француз – просто хотят спасти ему жизнь. Спасти от того, что ждет его дома, – в отечестве пролетарской революции. Спасти его так же, как они с Ростиславом, не думая о классовой сущности, спасали Валюженича, а он, Степа, шел в Шекар-Гомп выручать Наташу. И как потом выручали его самого.

– Я… понимаю… – Косухин заговорил трудно, выдавливая непослушные слова. – Спасибо… Но мне надо вернуться…

– Умереть не всегда подвиг. Иногда надо жить, – слова великого князя прозвучали твердо. Степа вновь понял, что Александр Михайлович прав.

Его собеседники ждали, но Косухин уже знал, что ответит.

– Я не все вам рассказал… – слова вырвались сами собой. – Потом, после Челкеля, я… это, ну… Мне надо вернуться в Столицу и все рассказать!

– Кому? – печально улыбнулся великий князь.