Джаз - Илья Бояшов

Контрабас – Бадди Катлетт.

Барабаны – Грэди Тэйт.

Хор.

Дирижер – Дик Якобс.

9 октября, 1967 года, Нью-Йорк.

Не знаю, в каком зале собрались ублажать любителей подобной музыки эти, без сомнения, выдающиеся личности, остается догадываться, сколько времени длился концерт, что на нем исполнялось, но вот в чем не приходится сомневаться, как и в случае с Дюком, так это в невероятном драйве вышеупомянутого оркестра, во главе которого царствовала весь вечер армстронговская труба. Не сомневаюсь также, Сатчмо, как всегда, был в ударе, как всегда, ему покровительствовал сам Великий Джазмен, любящий музыкантов, которые до конца отдаются джазу. Бисеринки пота на лице трубача, разбежавшиеся по лбу вены, щеки, готовые лопнуть, когда он извлекает особо тонкую, особо высокую ноту, свидетельствуют о невероятно тяжком труде. А что, как не труд во благо других, уважает в человеке Господь?!

Вновь вспоминается фотография из «Огонька»: развеселый Луи, большой, черный, сахарнозубый, похожий на добродушнейшую гориллу, вот-вот приложится к инструменту. Все, казалось бы, дышит в нем радостью – но глаза! Это те самые испуганные, боящиеся очередного подлетаемого снаряда недоверчивые глаза, в которых навсегда отпечатались новоорлеанское детство с разбитной матерью-проституткой, убогие кварталы, убогие люди в барах, украденный пистолет полицейского, неизбежная кара за похищение – исправительный лагерь, наконец, первый корнет, открывший дорогу в невероятное будущее, корнет, на покупку которого дал юному негру денег выходец из имперской России, сострадательный русский еврей…

Бас-профундо великого Сатчмо, конечно, по-королевски звучал на том вечере; «рот-меха» оправдывал свое прозвище. Надуваясь как шар до багровости, до лопающихся в глазах сосудов, извлекая из самого нутра своего невероятные звуки, сочетая с трубой хрипящий, надрывающий связки знаменитый голосище, похохатывая, подмигивая, расхаживая по сцене, беспощадно залитый светом Армстронг привлекает к себе все взгляды. Время от времени утираясь платком, он продолжает волшебство, каждую пьеску, каждую песню расцвечивая извилистым соло. Он ведет себя так, словно ему никогда не бывает больно. Когда совсем ненадолго голос его и труба умолкают, пропуская вперед контрабас и гитары, Сатчмо одаривает пространство битком набитого зала сбивающей с ног улыбкой и, облизав губы, сосредоточившись, принимается за очередную композицию, которая вновь заставляет вылезать из орбит глаза любимого всеми импровизатора. Подобно Шриле, Луи некрасив, но, как и великий индус, обаятелен. Он готов свинговать еще и еще. Яркость его трубы, ее вибрация, удивительные переходы, фантазия, переливающаяся через край, то и дело заставляют всех реветь от восторга. Армстронг – суть джаза, он его тигль, душа, основание. Через этого пожилого негра Бог разговаривает с людьми. Возможно, только Луису как одному из апостолов Великий Джазмен доверил свой самый сокровенный замысел, поведав на ушко, чем закончится Его, Господа, музыка, назвав час возвращения человечества к тому, с чего все начиналось. И Армстронг хрипит сокровенное: Let My People Go!

9 октября 1967 года в Южной Корее жители высыпали на улицы городов: День корейского алфавита – веский повод для патриотов махать национальными флагами и радоваться танцам под звуки тэгыма, каягыма, квенгвари и чанго. Страшный меч разделения уже шестнадцать лет как оставил в покое этот несчастный народ, рассеченный, словно скальпелем, окровавленной границей: Юг получил возможность свободно вздохнуть и приспособиться к жизни; уже поднялось на крыло поколение, не знавшее воя снарядов и треска жарко пылающих крыш…

Премудрый король Сечжон (его портретом можно сегодня любоваться на купюре в 10 000 вон), третий сын короля Тхэчжона и королевы Мин, унаследовавший престол в августе 1418 года, несомненный посланец неба для гористой страны, источник великого праздника, расцветившего 9 октября площади южнокорейцев цветами и лозунгами. Как не упомянуть этого самого оригинального из монархов! Храбрость Сечжона позволила ему прожить в мире с соседями, а достойный Сократа ум – ладить с собственной знатью. Он – пример удивительного смирения в том, что касалось его королевской гордости, и удивительной дерзости в том, что касалось реформ. Любимец простонародья, гроза пиратов, утешитель вдов и сирот, при помощи маленькой кучки ученых создавший «хангыль», до сих пор потрясающий специалистов своей удивительной простотой (ради крестьян алфавит и создавался), любитель всего возвышенного, музыкального и поэтичного, истинный благотворитель, более всего озабоченный благосостоянием государства, Сечжон – чуть ли не единичное явление в мире, где лицемерие и злопамятность правителя почитаются за добродетели, а желание заступиться за бедняка приравнивается к помешательству… Вручение народу «Великой письменности» – акт несомненного мужества короля, до поры до времени державшего в тайне от собственных чиновников и презиравших простонародье дворян свои далеко идущие планы: здесь требовалось хладнокровие разведчика и точность хирурга. Сечжон в полной мере обладал этими несомненными качествами, его великий солнечный дар Корее – гром среди ясного неба для тех, кто считал «черной костью» несчастных «хлебопашцев» – кормящих, обувающих и одевающих небольшую аристократическую толпу возле трона.

9 октября 1446 года алфавит был дарован подданным (28 изначальных букв, передающих все звуки корейской речи). Никаких заимствований у Китая, никакого ему подражания. Все в полном соответствии с фонетикой и обычаями языка[9]. Трудно переоценить значение этого подарка, ставшего через несколько сотен лет магнитом для собирания нации. «Хунмин чоным» («Наставление народу о правильном произношении») – победа властителя над унылой узостью клановых разборок и заскорузлостью мысли, считающей чрезвычайно опасным вооружать холопов самым мощным оружием – письменным словом, напрямую приводящим к такому поистине золотому кладу, как знание. Но Сечжон не только в этом был по-царски велик! Основатель академии («Ассамблеи достойных»), заселивший ее молодежью, он явился к тому же изобретателем столь нужных и интересных штуковин, как дождемер и водяные часы. Его «Ассамблея» отметилась руководством по земледелию и подробнейшим справочником по медицине. Законы налогообложения, воплощенные молодыми птенцами большого Сечжонова гнезда, поражают своей продуманностью. Уголовному праву завидовали соседи. Государственные дела король-интеллектуал обмысливал с многочисленными учеными. Он приращивал территории возведением крепостей, дававшим неплохой заработок плотникам и каменотесам. Музыкант по сути своей – а так грациозно проводить изменения, так, словно по камертону, выстраивать политику, так искусно лавировать между низами и верхами и точно чувствовать ритм времени может только музыкально одаренный правитель, – Сечжон ко всему прочему открыл для Кореи одну из главных китайских сокровищниц: ритуальную музыку, своей атональностью чем-то схожую с авангардным джазом, более того, поощрял ее распространение самым щедрым, самым недвусмысленным образом.