Сокровища баронессы фон Шейн - Ольга Баскова

Николай первым ступил на крыльцо, от ступенек которого остались лишь две черных доски, грозившие сломаться при любом неловком движении, и, остановившись перед дверью, толкнул ее (она оказалась незапертой), принюхался и закашлялся.

– Ну и духан. – Он побледнел и повернулся к коллеге. – Сережа, там жмур. Знакомый запашок. Причем жмур не первой свежести.

Осторожно, словно ожидая нападения, оперативники вошли в комнату и тут же, как по команде, задрали рубашки, соорудив подобие масок. Запах обрушился на них лавиной. Его источник лежал на полу в запекшейся, давно свернувшейся, почерневшей луже крови.

– На первый взгляд, ножевое. – Николай опасался подходить к покойнику. – В общем, вызываем нашего эксперта. Пусть разбирается, кто, где и когда. А потом мы позвоним Иванычу. Может быть, и он что-нибудь накопал в Ломоносове?

– Я почему-то не сомневаюсь, – ответил Морозов, обладавший, по мнению всего отдела, отменным чутьем. Если бы полицейским разрешали делать ставки, Сергей давно бы разбогател, выигрывая в казино огромные суммы. Однако пока талант пригождался ему только в раскрытии преступлений. Оба пулей вылетели из смрадной комнаты и с облегчением вдохнули свежий воздух. Заметив скамейку, когда-то зеленую, а теперь неопределенного цвета, скромно спрятавшуюся в бурьяне, друзья опустились на нее и позвонили сначала в отдел, потом Потапову.

Санкт-Петербург, 1898

Верный обещанию, Александр ждал ее на прежнем месте. Впервые за все время их бурных отношений Оленька опоздала, заставив его волноваться. Его богатое воображение уже рисовало картины ссоры с мужем, одна страшнее другой (правду ли сказал профессор, что смирился с уходом жены?), но Оленька внезапно выросла перед ним, такая же прекрасная, румяная, желанная, правда, с грустью в огромных черных глазах.

– Что случилось? – Он поцеловал ей руку, которую женщина тут же отдернула, словно обжегшись. – Прошу тебя, ничего от меня не скрывай. Что он тебе сделал?

– Мне придется рассказать тебе правду. – Она вздохнула так тяжело, словно в ее семье произошло несчастье. – Александр, милый, я снова поговорила с Цабелем. Я говорила с ним и вчера, и сегодня, и… В общем, мой супруг, благороднейший человек, признался, что не только разорен, но и смертельно болен. Да, он отпускает меня на все четыре стороны, соглашается, чтобы я заплатила за дом, но как я могу покинуть его в такую минуту? – Она опустила глаза, ее длинные ресницы, загнутые кверху, трепетали. – Милый мой, хороший Алекс, надо подождать…

Молодой человек помрачнел, на лбу залегла глубокая, как колея, складка.

– Я думал, сегодня ты станешь моей, – пробурчал он. – И сколько, по-твоему, придется ждать?

Она насупилась:

– Ты желаешь его смерти?

– Нет, что ты. – Воронский испуганно махнул рукой. – Это было бы грешно. Просто я жажду тебя, дорогая. Хочешь, я продам все, что имею, оплачу его лечение, чтобы тебя не мучила совесть? Может быть, лучшие врачи поставят его на ноги, а мы уедем с чистой совестью.

Ольга покачала головой:

– Ничего ты не понимаешь, мой друг. В его последние минуты я должна быть рядом. И это не обсуждается.

Более того, сейчас мы не должны встречаться. – Увидев, что Александр помрачнел еще больше, она погладила его ладонь. – Я делаю это не только для успокоения совести, но и ради нашего будущего. После его смерти никто не посмеет ни в чем упрекнуть меня. Милый, ты известный ученый, и тебе нужна женщина с безупречной репутацией. Ну подумай сам. Я уверена, поразмыслив, ты поймешь меня. – Она встала, тяжело вздохнув. – А теперь извини, мне пора идти. Я постараюсь вернуть тебе деньги. Нет, нет, ничего не говори. – Женщина заметила, что брови любимого метнулись вверх от удивления. – Пока это не наши деньги. Пока это долг, и я потихоньку стану его выплачивать. Во всяком случае, до тех пор… – Она не решилась сказать: «Пока я овдовею».

– Но я не смогу без наших встреч, – Воронский вскочил и сжал ее в объятиях. – Умоляю тебя, Ольга, давай видеться хотя бы изредка.

Она взглянула в его глаза и не смогла отказать.

– Только с одним условием, – Оленька приложила к губам тонкий пальчик, – ты должен меня во всем слушаться. Альберт скоро будет прикован к постели, и, наверное, в часы его сна я смогу выбираться из дома. Тогда я отправлю к тебе нашу служанку с запиской…

Александр закусил губу, не выразив радости. Редкие встречи с любимой вряд ли принесут ему счастье, однако он не стал возражать, покорившись неизбежному. Добрый и щедрый, граф понимал возлюбленную и всей душой жалел ее несчастного мужа. Профессор всегда относился к нему хорошо и слыл порядочным человеком. Гнусно и мерзко оставлять его на смертном одре совсем одного, пусть даже и под присмотром врачей. Воронский был верующим человеком, и для него клятва у алтаря была не пустым звуком. Как бы он ни любил эту женщину, сейчас она принадлежала другому, она клялась мужу быть рядом с ним в горе и радости. И теперь возлюбленная всего лишь хотела остаться верной клятве. Разве это не благородно? Он с надеждой подумал о том, что старик вряд ли протянет долго. А потом, когда они соединятся навек, ибо не нужна ему никакая другая женщина, ничто не омрачит их счастливую жизнь. Ольга заметила, как выражение лица графа переменилось, стало мечтательным и добрым.

– Ты права, – сказал он ласково, продолжая прижимать ее к себе. – Ты должна исполнить свой долг. Иди и поддержи профессора в его последние дни. Иди, любимая. Я буду рад любой весточке от тебя.

Ольга радостно вскрикнула, обняла его за шею, и их губы слились в страстном поцелуе. Потом она, оглядываясь, побежала по аллее, стуча каблучками, а он смотрел ей вслед, думая, что благие помыслы очищают душу. День, теплый и солнечный, казался великолепным, особенным, пышная зелень деревьев радовала глаз, напоминая райские кущи, любимая женщина представлялась ему ангелом, спустившимся с небес, чтобы осчастливить его.

Воронский решил не ехать домой, а пройтись еще немного и навестить старого друга, князя Федора Белокурова, с которым редко встречался последнее время. Федор знал о его неземной любви и почему-то не одобрял выбор приятеля. Оленька Цабель не казалась ему совершенством, наоборот, он не понимал, что в ней, мещанской выскочке, находили мужчины. Это вызывало споры, впрочем, заканчивавшиеся довольно мирно. Воронский считал: все дело в том, что Белокуров почти не знал Оленьку. Вот когда они познакомятся поближе, его друг не сможет не оценить все благородство ее души. Он полюбит ее так же, как и Воронский. Занятый своими мыслями, молодой человек едва не попал под колеса какого-то богатого экипажа и пришел в себя лишь тогда, когда знакомый голос насмешливо окликнул его: