Разведка боем - Денис Юрин

– Кто ж его знает… – наверное, взмахнул руками Зингер, поскольку неприятный запах заметно усилился и чуть было не повалил с ног уже, казалось бы, принюхавшегося соклановца. – Давай-ка посчитаем! Одного загрыз, парочке шеи скрутил, еще одному ребра коленками поломал, когда тот, мерзавец, мне «достоинство» отгрызть пытался. Четверых, выходит, упокоил. А вот сколько сбегло, не скажу, не подсчитывал как-то… – судя по интонации, совершенно не гордясь своим выдающимся достижением, заявил Грабл. – Хотя погодь… еще одного на тот свет отправил. Он мне щиколотку прокусил. Так крепко челюстиги, сволота, сжал, что до сих пор клыки в ране, а его тельце потоптанное на ноге мотается… Отодрать никак не могу, подсобишь?!

– Подсоблю, – кивнул Дарк, – но только когда ближе к тюрьме подберемся, здесь ни черта не вижу. Вон до тех кустиков под окном на одной ноге доскакать сможешь? Тут недалеко, шагов с две дюжины будет.

– Скакать не буду, я те зайчонок, что ль?! – возмутился потомок махаканских горняков, а затем гордо заявил: – А вот пройтить – пройду!

Как ни странно, но те двадцать – двадцать пять шагов, что морроны преодолели до укромного, растущего почти вплотную к стене тюрьмы куста, были самым спокойным и легким расстоянием, что им довелось за ту ночь преодолеть. Ни часовые на вышках, ни охранники, дежурившие возле входа и въездных ворот, не присматривали за периметром самого здания. Наверное, они полностью полагались на четвероногих помощников, не любивших лаять, но зато отменно знавших свою работу – рвать и терзать плоть чужаков острыми когтями да клыками.

Добравшись до безопасного места, Аламез сразу же заглянул через окно внутрь тускло освещенного тюремного помещения, которое, к счастью, оказалось пустым, а уж затем посмотрел на ковылявшего позади напарника. В скоротечном бою с хвостатыми сторожами Зингеру крепко досталось. По всему могучему, волосатому торсу и столь же крепким и заросшим рукам низкорослого крепыша виднелись рваные следы от острых когтей и клыков. Грабл перевязал только самые глубокие и обширные раны, видимо, не считая нужным возиться с более мелкими и причинявшими меньшую боль порезами. Впрочем, причина пренебрежения добрым десятком все еще кровоточащих отметин могла крыться в совсем ином – на их перевязку просто-напросто не хватило рубахи.

Но больше всего поразило даже слегка приоткрывшего от удивления рот Аламеза, что за напарником по земле волочился труп зверя, намертво впившегося в его ногу зубами. Теперь моррон понял, почему не услышал лая. Шеварийцы отличились и здесь, ведь для охраны тюремного двора в темную ночную пору они выпускали не собак, а грозных и безжалостных лесных хищников – волков.

– Ну чо, подсобишь от шавки отделаться? – прошептал Грабл, приблизившийся к стене, грузно навалившись на нее спиною и для удобства напарника приподнявший ножку со свисавшим трупом. – Ногу дерет, просто жуть! Могет, до утра аж прохромаю…

Похоже, Зингер в прошлом нечасто общался с дикой природой и поэтому не догадывался, что сумел в одиночку одолеть не свору собак, а настоящую волчью стаю, правда, не дикую, а прикормленную тюремщиками. Аламез не стал его разубеждать, во-первых, в этом не было смысла, а во-вторых, Дарку не хотелось, чтобы крепыш еще больше зазнался. За эту ночь он уже порядком наслушался про «настоящих мужчин» и «доходяг-красотучничков» и не желал добавлять оснований для самохвальства Зингера.

Вцепившись в ногу врага мертвой хваткой, волк не разжал челюстей даже после последнего вздоха. Понятно, почему никогда не промышлявший ни охотой, ни знахарским делом Грабл не решился самостоятельно избавиться от трупа хищника. Он не знал, но чувствовал, интуитивно боялся, что если слишком сильно рванет, взявшись могучими ручищами за челюсти, то застрявшие в кровоточащей щиколотке клыки повредят сухожилие. Рана моррона, конечно, зажила бы, но сперва доставила бы массу болезненных ощущений и заметно снизила бы скорость движения. Зингер решил довериться товарищу, подозревая, что тот более опытен в подобных вопросах, и он угадал. Всего одним легким нажатием пальцев Аламез заставил пасть мертвого волка разжаться и отпустить ногу его убийцы.

– Клыкастый псюль был, клыкастый да живучий! – проворчал Грабл, стряхнув труп животного, а затем осторожно ставя поврежденную ногу на землю. – Долго топтать пришлось, пока не сдох… Да и после смерти он мне напакостил изрядно… Кажись, осколки клыков в кости застряли… Жуть, как ступать больно, и режет, и жжет!

– Терпи! – скорее не посоветовал, а приказал Дарк, отрывая рукав от рубахи и обматывая ткань вокруг кулака. – Ничего, вскоре полегчает, мы же морроны! Раны, подобные этой, быстро на нас заживают, да и заражение крови нам не грозит… Наша кровь и без того яд. Не веришь, спроси у любого кровососа!

Зингер открыл было рот, чтобы что-то ответить, то ли возразить раскомандовавшемуся компаньону, не имевшему ни капли сочувствия к чужим страданиям, то ли просто нагрубить, но высказаться не успел. Взявший инициативу в свои руки Аламез почти бесшумно разбил замотанным в тряпку кулаком окно, а затем тут же приступил к отдаче новых приказов, к собственному удивлению, не удержавшись от бессмысленного злословия.

– Осторожней, осколков полно! – предупредил Дарк, аккуратно стряхивая на землю битое стекло и разматывая руку. – Я первым пойду, ты за мной. Смотри, на подоконнике долго не задерживайся! Зад у тебя большой, приметный, не ровен час, часовые заметят. Ну, как в красотищу такую мужественную болт не пустить?!

– Да, чтоб те!.. – только начал ответное «приветствие» разозлившийся до пунцового цвета щек Грабл, но обидчик уже самым бессовестным образом сбежал, быстро подтянувшись и скрывшись в пустом оконном проеме.

* * *

День тюремщика полон беготни и хлопот, в особенности если ты не обычный надзиратель, большую часть времени лишь прохаживающийся по коридорам да заглядывающий в камеры, чтобы убедиться, что опостылевшие узники не посворачивали друг дружке шеи со скуки и не отравились несвежей баландой, а старший тюремный офицер и начальник смены. Оберзитцкапитан Гилверус Гарп более тридцати лет верой и правдой прослужил королю на совсем не славном, но очень ответственном тюремном поприще, причем десять последних лет охранял узников в Верлеже. Каждый раз, заступая на дневные дежурства, ветеран тюремного дела чувствовал себя узником, приговоренным к изнурительным, изматывающим и однообразным работам на какой-нибудь из отдаленных каменоломен. Уж слишком много хлопот выпадало на долю дежурного офицера, слишком много формальностей и пустой беготни, от которой не было абсолютно никакого толку. Оформление вновь прибывших и похороны умерших в заточении узников; регулярные обходы постов внешнего и внутреннего периметров; ревизия складских помещений и кухни; содействие судьям, дознавателям и просто знатным вельможам, вдруг вздумавшим перемолвиться с кем-то из заключенных парой словечек или выпытать из него важную информацию; надзор за работой стражников, охранников, надзирателей; и прочая-прочая-прочая рутинная беготня, способная вымотать не только ветерана преклонных лет, но и крепкого, полного сил и рвения молодого офицера. Особо утомляли Гилверуса нагоняи, которые он регулярно, чуть ли не каждый день, получал за проделки своих подчиненных лично от начальника тюрьмы и должен был тут же раздать их провинившимся адресатам. Гилверус Гарп устал от службы, но еще более утомился от того, что являлся неким передаточным звеном, истертой, изношенной прокладкой между выше– и нижестоящими, почему-то упорно не желавшими общаться напрямую, так сказать, без посредников. Дневные дежурства изматывали заслуженного ветерана, в то время как ночные смены дарили ему тишину, покой и осознание собственного величия. Когда на небосклоне несло свою вахту ночное светило, неугомонный, вечно недовольный начальник верлежского узилища мирно похрапывал у себя дома, а хозяином тюрьмы являлся старший дежурный офицер, то есть он, Гилверус Гарп.