Одна кровь на двоих - Татьяна Алюшина

— Я вчера приехала. Вот иду в город погулять, посмотреть. Пошли со мной! — и замерла в ожидании. И-и-и...

И он согласился!

Они гуляли по Севастополю, болтали, смеялись, Машка была на десятом небе от счастья и все рассматривала его... Он позвонил из телефона-автомата, и что-то изменилось.

Все изменилось.

Он больше не улыбался, запихнул Машку в троллейбус, сказал, что у него дела, помахал рукой...

На свадьбу она не пошла. Больше они не виделись.

— До сегодняшнего дня, — прошептала Маша.

Она рассеянно посмотрела в пустую чашку в

руке, к стенке которой сиротливо жался мокрый чайный пакетик. Оказывается, чай она выпила и не заметив.

— Да что за напасть такая?! — прикрикнула Мария Владимировна.

Она кинула пустую чашку на барную стойку, проскользив по поверхности, ни в чем не повинная посудина дзинькнула, ударившись о металлическую трубу, и остановилась, как попрекнула.

Машка быстро прошла на балкон, села за стол, налила себе полбокала вина, подвинула тарелку с закуской — три вида сыра, порезанного кубиками, виноградины и половинки грецких орехов, наклонилась над тарелкой.

Ей было грустно, обидно, больно, жалко себя. Непонятно, откуда это все взялось, зачем, почему и что теперь со всем этим делать!

На три вида сыра, виноградины и половинки орехов падали горькие крупные капли Машки-ных слез. Она затолкала в рот сыр трех сортов, виноградины, половинки грецких орехов, тяжко вздохнула, вытерла кулачком, как ребенок, слезы с глаз и запила печаль вином.

Прожевала, повздыхав пару раз, откинулась на спинку кресла, посмотрела в черный оконный провал далекой мансарды и спросила у него:

— Как ты мог меня не узнать?

«Проведенный комплексный анализ...»

«Осип сказал: «спит». Сколько она уже спит? — Дима посмотрел на часы на руке. — Почти четыре часа?»

Он тряхнул головой, отдавая приказ непрошеным мыслям никшнуть и не лезть, вернулся к документу.

«Проведенный комплексный...»

«Накололи ей, что ли, чего-нибудь? И Осип еще! Все-то он понимает — видит!»

«Проведенный...»

Он швырнул листы на стол раздраженным жестом и откинулся на спинку кресла.

Проведенный комплексный анализ его сознания показал, что Машка не выходит у него из головы!

Если бы Дмитрий Федорович Победный не умел быть честным с самим собой, видеть свои мысли, страхи, комплексы, не допуская возможности прикрывать иллюзиями и самообманом оценку себя, обстоятельств, проблем, он никогда не стал бы предпринимателем такого уровня.

Мария Владимировна — это неожиданно возникшая проблема, которую следовало решить так, как он привык решать проблемы, — взвесив все плюсы и минусы, просчитав все варианты, изучив информацию...

А начать надо с самого главного решения — отпустить ее с Богом и забыть или...

Когда-то он ее отпустил. В ее шестнадцать лет.

Ему надо было ехать к Марине домой, заниматься какими-то организационными свадебными вопросами. На лестничной площадке он столкнулся с Машкой.

И обалдел!

Он не помнил, что говорил, как отвечал ей, — только чувствовал, как громыхнуло сердце и ударило жаром в пах.

Не было больше маленькой худосочной девчонки, которую он носил на руках, — веснушки бесследно исчезли, глаза серебрились по-особому, волосы из буйной гривы превратились в струящиеся по спине крупные локоны, полная высокая грудь, тонюсенькая талия, длинные точеные ножки — тонкие лодыжки, узкие ступни, попка...

Забыв про Марину и про все на свете, он шел с ней и рассматривал, и потрогал, сжав в кулак, локоны, и провел кончиками пальцев по щеке, испробовав персиковой шелковистости, и...

И опомнился, когда они шли по набережной возле памятника затонувшим кораблям.

Какая-то девчонка крикнула подруге:

— Лилька, позвони мне!

— Хорошо! — махнула та ей издалека.

И он вспомнил про Марину.

И, взяв Машку за руку, заторопился к ближайшему телефону-автомату.

Марина громко выговаривала Диме в ухо, доводя до его тупого сознания через маленькие круглые дырочки в черной пластмассовой телефонной трубке, какая он сволочь неблагодарная и так далее.

А он смотрел через замусоленное, запыленное стекло будки на Машку, и внутри у него все звенело.

Звенело, как натянутые струны хорошо настроенной гитары, которую берешь в руки, и струны тихо поют по ладам. Сами собой.

Машка сосредоточенно ела быстро тающее мороженое в вафельном стаканчике. Первая робкая капля оторвалась от дна и шлепнулась на асфальт. Машка успела отставить руку и неосознанно склонилась вперед, оттопырив попку, опасаясь прямого попадания на одежду.

Приподняла стаканчик, осмотрела дно, прикидывая масштаб разрушения и грядущие плом-бировые реки. Видимо, результат осмотра ее не утешил, проявился озабоченностью на лице.

Вторая капля — шлеп, а за ней сразу третья.

Машка быстро слизала с днища начинающийся потоп. Сумка, болтавшаяся на левом локте, ей мешала, и она сунула ее с размаху в ноги и зажала коленками, совсем по-девчоночьи, подставила ладошку под капельный водопад и торопливо стала доедать мороженое.

Он усмехнулся.

Все-то она сегодня старалась подчеркнуть, какая она теперь взрослая барышня, забывала про роль дамочки, знающей себе цену, хохотала от души, забегала вперед, заглядывала ему в глаза, что-то рассказывая, и спохватывалась, снова напускала сдержанное достоинство, вспоминала о плавности походки, заученных движениях, необходимости говорить с легким безразличием.

Он понимал, видел все эти старания казаться старше, улыбался про себя, чтобы не обидеть.

А тут случилось мороженое! И она, уверенная, что он на нее не смотрит, занятый разговором в телефонной будке, позволила себе забыть о необходимости «правильного поведения» — и сумка, зажатая между коленок, рот набитый, так что щеки раздулись запиханными второпях, подальше от катастрофы остатками вафельного стаканчика с мороженым, и детское блаженство на рожице. Он усмехнулся: «Ребенок! Девчонка!» И волна теплой нежности, чувства, которому он теперь знал название и которое испытал только раз, в ее же адрес, когда в температурной горячности она, маленькая, лежала у него на руках, прошлась по телу, удержавшись в разуме.

— Ты что там смеешься?! — Чужеродный голос через ухо, пробежав по дырочкам в черной пластмассе, ввинтился в мозг. Остужая, изгонял теплоту, посмевшую непрошено плескаться.

— Ты что, напился? Ты с кем там? С Игорем, Вадиком?

Дима переморгнул. И пришел в себя. Машка — ребенок, а в мозг проникает голос Марины — его жены. Через три дня жены.