Трамвай номер 0 - Олег Георгиевич Холодный

просыпаться. Я чувствую его приближение, и хочется

вопреки всем своим принципам встать на колени и, сложив

руки, помолиться, чтобы он шёл только ко мне, и никого больше не

настигло это наследие чёрной луны. Я слышу многое. В эти

часы преграда света исчезает из грязного городского воздуха,

она больше не сдерживает свободного полёта звуков, насыщающих

ночь своей особой минималистичной полнотой, заменя дневное

торжество пусть тусклых и пыльных, но всё же красок. Где-то

заливается отчаянным воем брошенная в холодном одиночестве

машина, и пальцы сами собой хватают сотканный из темноты

иллюзорный брелок, чтобы восстановить хрупкую какофонию тишины.

Собаки уже окончили ночную охоту, и теперь их яростный

истеричный лай заменило легкое цоканье маленьких чёрных коготков

по асфальту. Я слышу многое, и это придаёт мне

исключительности, которой я лишён днём, тешит мою гордыню. Ведь я слышу

всё, а меня не слышит никто. Единственным моим слушателем,

преданным группи хрипловатого по-осеннему дыхания остаётся

безликий. Он слеп, но он идёт на звук. Его сверхчувственное

восприятие позволяет ему не только услышать с грохотом падающие

и взлетающие с влажным хлюпом ресницы, но и с точностью

военного локатора определить местонахождение дерзкого грешника.

Но и грешник не промах, он уже готов к встрече. Ум чист и

прозрачен, тело приготовилось к прыжку, нервные нити натянуты

до предела. Шлёпанье босых пяток по липкому линолеуму

отсчитывает последние секунды до точки отрыва, высоко звенят

парящие в дыхании хрусталики инея, и все голоса сливаются в хор,

разом выдыхая одно-единственное, такое страшное и

долгожданное слово: «Пора».

***

Господь покинул нас. Ничего, впрочем, удивительного. Когда кто-то

себя плохо ведёт, его ставят в угол, выгоняют из класса,

отправляют в палату к девочкам без пижамы и даже берут кровь из

вены. Иногда последнее заменяют на клизму, что тоже

неприятно. И всё это страшные наказания. Но есть наказание пострашнее

— на самый крайний случай — оставить человека одного. Когда

ты хочешь кому-то помочь, заботишься о ком-то, опекаешь –

тебя волнует его судьба, и от этого ты можешь на него

накричать, дать в морду, выпороть. А можешь просто уйти. Как

известно, любая женщина верит, что из плохого парня можно сделать

хорошего мужчину. И это фундаментальное заблуждение.

Впрочем, мужчины питают те же иллюзии. И ни к чему хорошему это

никогда не приводит. Самый действенный метод воспитания –

предоставить человека самому себе. Так дедушка учит плавать

внука, выбрасывая его за борт. Когда тебя выгоняют из дома — это

наказание для тебя. Когда ты уходишь из дома — это наказание

для семьи. Оставляя кого-то в одиночестве на его же благо,

ты делаешь нелёгкий выбор. Нет ничего сложного в том, чтобы

денно и нощно до конца дней своих цацкаться с любимым

человечком — так ты удовлетворяешь свои потребности. Но истинная

любовь убеждает тебя, что любимый должен быть сильным, ведь

ты не вечен. Даровать любимому свободу — тяжело и жестоко.

Жестоко по отношению к нему — редко человек выдерживает такое

испытание. И очень жестоко по отношению к себе –

неизвестность хуже смерти, когда ты не знаешь, что происходит с любимым

и не можешь, не имеешь права его оградить. Но только так и

возможно его спасти, дать ему силу. И Господь знал это, как

никто другой.

***

Дракон спал долго, это была кома. Маленькое замкнутое пространство

без искорки света, насыщенное смертным холодом и кошмарами.

Но даже такой дешёвый отдых был ему не по карману. Угроза

надвигалась день ото дня, и у него не было выхода. Он был

обязан проснуться и снова вступить в бой за всё, что так полюбил

за века ссылки в этом убогом мирке.

***

Голоса появляются где-то в отдалении. Сначала ты даже не замечаешь

их появления. Они звучат на самом краю обострившегося в

приступе слуха, не возможно разобрать ни звука, не вычленить и

единого слова. А ты просто лежишь в темноте, заново изучая

такой привычный потолок, на котором тебе известно каждое

пятнышко, но изменившийся непоправимо в одночасье. А они висят

где-то в верхнем углу спальни, и даже не думают приближаться

или хотя бы заявить о своём триумфальном возвращении. Они

скромняги, эти голоса, им не нужно твоё внимание, пока они не

соберутся с силами, чтобы свести тебя с ума. И не подозревая

об их коварных планах, ты не придаёшь им значения, списывая

всё на гул крови в висках. И ничего странного, ведь у тебя

хватает дел поважнее: отчаянно попытаться остановить

пропарывающие со всех сторон на крейсерской скорости твой мозг мысли

и удержать содержимое кишечника, борясь с параличом

сфинктера. И даже заплетающие воздух кислотные узоры не стоят твоего

напряжения. А голоса тем временем собираются в сухо

потрескивающее поле, плотнеют телами, наливаются жизнью, нечаянно

выпитой из вскрытого храпом горла спящего. Они формируются в

пространный, невесомый шар, и не отбрасывают тени. Пока. Их

становится всё больше, они оформляются в чёткие безумные

формы, капля за каплей растекшегося сознания набирая громкость.

Но ты весь поглощён борьбой с уже напавшим врагом, и заход

резервного боевого крыла с фланга остаётся незамеченным. Но

вот они уже собрались с силами, набрали массу и начинают

уплотнение структуры, сжимаясь до размеров твоей головы.

Скрежещущими пауками на тонкой струне спускаются они к своей новой

добыче. Твоё ухо чутко вздрагивает, уловив, наконец, что-то

новое и странное, и ты бросаешь косой взгляд в направлении

звука, но видишь лишь сгустившийся тёплой тенью воздух, и

принимаешь это за очередной визуал, возвращаясь к своему

пуническому сражению. Но стоит тебе отвернуться, как они уже тут

как тут, в твоей голове. Слов звучит столько, что пытаться

разобраться в них кажется безумием. Впрочем, это и есть

безумие. Слова звучат так громко, что бежать от них бесполезно.

Не стоит и пытаться затыкать уши, голоса — внутри.

Единственным способом не сойти с ума остаётся попытка понять, что же

говорят все эти люди. Но также возможно, что эта попытка как

раз и сведёт тебя с ума окончательно. Вот вдруг резко

выделяется мерзкий язвительный голос какого-то старикашки, и ты

слышишь: «Ты должен умереть, мы тебя тут ждём — не дождёмся».

Ледяная дрожь прокатывается по сведённой от напряжения

спине, поднимая бархатные белые волоски. Но полно, сейчас куда

важнее слова той девушки, что признаётся тебе в любви. И вдруг

её голос неуловимо меняется, и склизкие отвратительные

интонации озвучивают: «Ты будешь вылизывать меня всю, ты будешь

пить мой золотой дождь, ты…». «Хватит!». Но крик уже