Женщины Девятой улицы. Том 2 - Мэри Габриэль

Той весной Ли инициировала подачу собственной петиции музейному чиновнику. На одном собрании абстракционистов в Спрингсе она предложила коллегам написать письмо директору Гильдии (так назывался культурно-музейный комплекс в Ист-Хэмптоне) и попросить его устроить там выставку. Художники хотели, чтобы им выделили две музейные галереи, но директор в итоге согласился предоставить только одну[383]. Однако это в любом случае была большая победа — первая выставка абстрактного искусства в крайне консервативном анклаве, для которого воплощением передового в изобразительном искусстве по-прежнему оставались импрессионисты[384]. Кроме того, Ли доказала всем, что не утратила таланта организатора. Если ее активистское прошлое забыли коллеги на Манхэттене, то в Ист-Хэмптоне ее опять превозносили до небес. Жозефина Литтл, художница из Спрингса, утверждала: «В начале всего стояла Ли»[385]. В тот год начала свое долгое восхождение из глубин безвестности художница Ли Краснер. Возможно, она надеялась, что теперь сможет отказаться от некоторых своих обязанностей перед Бетти Парсонс, связанных с Поллоком, и в какой-то мере — от забот о самом Джексоне. Он действительно завязал с алкоголем, стал спокойным, и, как покажет время, после возвращения в Спрингс у него начался самый продуктивный период творчества. Ли, конечно же, не дано было предвидеть, как быстро рухнет это счастье.

[387]Вернувшись домой после зимы в городе, Поллоки услышали убийственную новость: врач Джексона, Эдвин Хеллер, погиб в марте в автокатастрофе. Они оплакивали его потерю сразу по двум причинам: потому что отличный человек ушел из жизни в столь молодом возрасте, а также потому, что он единственный на всей планете мог удержать Поллока от алкоголя. Кроме того, спокойное и вдумчивое вмешательство Хеллера заметно изменило их жизнь к лучшему, и Ли чрезвычайно беспокоило, как гибель врача отразится на муже. Однако поначалу той весной и летом Джексон казался сильным[388]. Возможно, он тогда не сразу осознал весь ужас своей потери, потому что ему не терпелось вернуться наконец к работе после довольно долгого и непростого для него времени за стенами мастерской. По приезде он выдавал одну за другой не просто работы, а шедевры[389]. На тот момент он казался одержимым идеей более мощной и конструктивной, нежели сознательное самоуничтожение.

Ли тоже пребывала в состоянии эмоционального подъема. Работы Джексона на последней выставке отлично продавались, и у них наконец появились деньги, позволявшие и переоборудовать ветхий дом, и жить дальше без лишних хлопот и проблем. Эта редчайшая комбинация освободила ее, дав возможность максимально сосредоточиться на своем творчестве. Ли закончила последнюю картину из серии «Миниатюры» с иероглифами и начала расширять эти формы в новых произведениях. Вместо сотен крошечных завихрений и углов, борющихся на холсте за пространство, многочисленных, словно звезды на ночном небе, теперь она могла изобразить, например, только два больших квадрата, которые словно парили на фоне из коротких мазков одинакового тона. Эффект был неуловимым и каким-то на редкость безмятежным. Это наводило на мысль, что у Ли начался период творческого очищения. А еще она, услышав сигнал с выставки в галерее Сэма Куца, начала цикл черно-белых работ[390]. Казалось, художница старается изгнать из своей живописи элементы, которые более не считала необходимыми, чтобы, когда ее посетит вдохновение, быть абсолютно свободной и иметь возможность следовать за ним, куда бы оно ее ни повело.

Иными словами, блаженное начало того лета было посвящено ее величеству живописи. Все редкие перерывы носили светский характер. Некоторые из них были несерьезными и короткими, скажем, гости, сбежавшие к Поллокам на выходные от городской жары. Случались и довольно странные визиты. Однажды, например, на подъездной дорожке на Файерплейс-роуд появился автобус, набитый местными любителями искусства: они заехали посмотреть на мастерскую знаменитого Джексона Поллока в рамках экскурсии, организованной здешним меценатом. (Ли, надо сказать, весьма любезно увенчала навязчивое пребывание шумной компании вечеринкой с коктейлями[391].) Но один визит оказался разрушительным — и само событие, и его продолжительные последствия. Впервые за семнадцать лет в одном месте сошлись Джексон, три его брата, их мать и все их жены и разновозрастные дети. Как это часто случается на редких семейных собраниях, воссоединение семейства Поллоков в первый же день привело к взаимному обмену обидами и давно сдерживаемыми гневными упреками по поводу давних инцидентов. У Джексона еще в ожидании приезда родственников начались серьезные проблемы со сном. Ко дню приезда они с Ли оба были на грани. Каждому из них было что доказывать клану Поллоков: Джексону — что он состоялся как художник; Ли — что именно она ему в этом помогла[392]. Эмоции в стане прибывающих гостей тоже были накалены до предела. Некоторые родственники Джексона считали, что он в свое время недостаточно сделал для того, чтобы поддержать овдовевшую мать, и что он так и не отблагодарил своих братьев за их жертву и заботу о нем в первые трудные годы в Нью-Йорке[393].

Поначалу в тот июльский субботний день всё шло хорошо. Машина за машиной подъезжали к дому, из них на лужайку выгружались представители трех поколений Поллоков, были теплые приветствия, веселые легкие игры, затем вкусная трапеза. Но на протяжении дня, по мере того как Джексон к месту и не к месту назойливо тыкал всем в лицо плоды своих успехов — заработанные им деньги, написанные о нем статьи, его персональные выставки и так далее, — напряжение росло[394]. И к вечеру вылилось в полномасштабную ссору.