Доизвинялся - Джей Рейнер

– Он отострит, если положишь раньше времени.

– Я же сказал, что просто готовлю. И надо говорить «потеряет остроту», прости мне такую остроту.

– Надо же какой стал умный. Все-то ты знаешь. Какое вино добавишь?

– Австралийское «совиньон-блан».

– Австралийское? Что, так плохи дела, что не можешь позволить себе французское?

– Австралийского на те же деньги можно купить больше.

– Так потрать больше и купи французское.

– С тех пор, как ты умер, многое изменилось, папа. В Австралии делают отличное вино.

– Как знаешь. Как знаешь. А теперь чеснок, Марсель. Скорей чеснок!

– Не кипятись. Уже кладу.

Я подержал частички чеснока в кипящем масле всего полминуты, прежде чем вылить треть бутылки вина и соскрести прозрачные шкварки бекона и чили, приставшие ко дну, когда в сковородку полился алкоголь. Поставив бутылку, я немного наклонил сковороду с плюющейся, скворчащей жидкостью, чтобы лучше счистить несколько особо прилипших кусочков свинины. На меня внезапно полыхнуло пламя, подернутое по краям голубым.

– Горит, папа, горит!

– Спокойствие, малыш. Пламя – твой друг. Просто алкоголь выгорает. Дай ему сделать свое… Ну вот, уже исчезло.

– Спасибо, папа. Хорошо, что ты здесь. – Я бросил в кастрюлю с кипящей водой несколько колец желтой, как сливочное масло, таглиателли.[12]

– Какую рыбу купил?

– Клемов.[13]Отборных, крупных.

– Хорошо. Не скупишься.

– С морепродуктами иначе ложная экономия. В отличие от вина.

– Марсель, в вине я тебе верю.

Я опустил моллюсков в сковороду, где они закувыркались, как круглая галька в приливной волне. И тут же начали открываться. Я надвинул на сковороду крышку, чтобы они потомились.

– А теперь подождем.

– Да, Марсель. Но у нас есть время порубить петрушку и… Что ты делаешь?

– Тру немного пармеджано.

– Пармезан? С моллюсками?

– Они превосходно сочетаются. Пармезан – естественный источник глутамата натрия, который подчеркнет мясистость морепродуктов.

– Что это за глютанатрий?

– Глутамат натрия, пап. Усилитель вкуса. Искусственный используется в китайской кухне, а с морепродуктами…

– Хватит, хватит. У меня и так голова кругом идет от этой… этой… химии. С каких пор стряпня стала наукой? Я что, так давно умер?

– Да, давно. Слишком давно.

Пора. Я слил воду, удержав ровно ту малость крахмалистой жидкости для сервировки блюда, чтобы таглиателли свободно двигались. Потом опрокинул на них содержимое сковороды: хрустящие кусочки панцетты, моллюсков и густой алкогольный соус ржавого цвета. Затем – зеленые чешуйки петрушки и завитки сыра. Я начал осторожно переворачивать ингредиенты, чтобы паста покрылась соусом, раковины обвалялись в сыре, а крохотные частички чили, с которого я начал, оказались наверху.

– Выглядит замечательно, малыш.

– Спасибо, папа.

– Выходит, ты не забыл, чему я тебя учил?

– Как я мог забыть?

Взяв раковину, я высосал мягкого маленького моллюска из его берлоги. Он отдавал морем, сыром и вином, а напоследок – жаркое дуновение чили.

– Вкусно?

– Очень. – Я намотал на вилку несколько ленточек таглиателли. – Жаль, что ты не можешь попробовать. Тебе бы очень понравилось.

Минуту-другую я просто ел, наслаждаясь тотальной физичностью процесса: всасыванием моллюсков, наматыванием на вилку таглиателли, втягиванием в себя ароматного, полнотелого соуса. Я вытер руки бумажным полотенцем и выпил немного травянистого вина.

– Что мне делать, папа? Поехать в Нью-Йорк?

– Ты спрашиваешь у мертвеца?

– А у кого еще мне спрашивать?

– Ты не можешь поговорить с… Как ее зовут?

– Линн.

– С Линн. Думаю, Линн мне бы понравилась. Она разумная с виду девушка. У нее ты спросить не можешь?

– У нее я как раз и хочу спросить. Она мой лучший друг. Я все с ней обсуждаю. Но…

– Если ты и впрямь поедешь, всему конец?

– Нуда. Ее незаинтересованной стороной не назовешь. И вообще в последнее время дела пошли скверно.

– Скверно?

– Она думает, что я рехнулся.

– А ты рехнулся?

– Не знаю. Сегодня мне предложили четверть миллиона долларов в год, чтобы я и дальше делал то же, что сейчас. И как будто миллионы людей помешались на видеозаписи, которая кочует в Интернете. Значит, не так-то все и плохо.

– На мой взгляд, очень даже неплохо.

– Спасибо, папа.

– Иногда, Марсель, нужно просто расти над собой. Такое со всеми нами случается. Так было со мной, когда я оставил родину. А теперь, возможно, происходит с тобой.

– Ты так думаешь? – Я уловил едва слышный скрежет ключа в замке входной двери. – Ты так думаешь, папа?

Но отец исчез, а на пороге гостиной стояла Линн. Она смущенно посмотрела на свои чемоданы у двери, будто не ожидала, что я вернусь до того, как она их увезет, а потом, извиняясь, подняла на меня взгляд. Глаза у нее были покрасневшие, а волосы падали спутанными завитками, которые выглядели еще более взъерошенными, чем обычно, точно она многократно запускала в них руки.

– Я не знала, когда ты вернешься, – сказала она.

– Есть хочешь? Тут на двоих хватит. Могу положить тебе в тарелку и…

– Нет. Ничего. Я уже…

Она махнула на входную дверь, точно где-то за ней лежали невидимые объедки. Подойдя к письменному столу, она взяла несколько книг, старательно осмотрела обложки, а потом прижала к себе, чем тут же напомнила мне Дженни: не уверенную, хладнокровную версию, с которой я столкнулся сегодня, а хрупкое создание моей юности, которое страшит большой мир.

Мы разом открыли рот, чтобы заговорить, и разом замолчали.

– Ты первый, – сказала Линн.

– Нет ты.

Она прикусила нижнюю губу.

– Я переезжаю. Думаю, так будет лучше, только до…

– Куда ты собралась?

– Я… э… поживу у Люка. Твой брат сказал, я могу остаться у него, пока не найду чего-нибудь…

– Тебе не обязательно это делать.

– Нет, Марк. Обязательно. Мы не… мы просто не, верно?