Шепот ужаса - Сомали Мам

Я продолжала ходить по борделям: распространяла презервативы и брошюры, водила девушек в клинику. Работа и сама но себе была полезной, однако в действительности служила своего рода прикрытием — общаясь с девушками, я призывала их покончить с рабской жизнью и прийти в наш приют.

Время от времени я проводила работу с полицией: сообщала им сведения о той или иной девушке, которую продали в публичный дом или поместили туда силой и теперь сторожат. Мы настаивали на том, чтобы полицейские совершили рейд в тот бордель, а мы, как представители AFESIP, сопровождали их в качестве наблюдателей. При этом полиция, освобождая девушку, обязана была передать ее под нашу опеку, а не сажать в тюремную камеру.

Однако зачастую добиться всего этого стоило невероятных усилий. Полицейские в Камбодже не похожи на своих западных коллег. Особенно это справедливо для того времени — многие офицеры были подкуплены сутенерами и за деньги предоставляли тем «защиту», иногда выбивали плату из строптивых клиентов. Некоторые полицейские даже владели борделями. И очень многие частенько посещали подобные заведения.

Бывало, нам попадался и порядочный полицейский вроде Сриенга, который сочувствовал детям, похищенным и ставшим жертвами жестокого обращения. Зачастую такие полицейские были новичками в системе, они не обладали реальной властью, однако если семья приходила в участок с жалобой о пропаже дочери, они давали мне знать. Тогда я надевала европейский костюм и шла подавать официальное заявление от имени AFESIP — точно так, как это сделал бы любой белый человек. Такое заявление трудно было проигнорировать, и в результате дело сдвигалось с мертвой точки.

К концу 1996 года в приюте жили уже двадцать женщин. Мы участвовали в десятке полицейских рейдов, спасая девушек, которых приковывали цепями и держали в ужасных условиях. Мне стало труднее проникать в бордели под видом социального работника — меня начали узнавать и не пускали на порог. В этот период я начала получать угрозы от врагов, но при этом в моей жизни появилось много новых друзей-единомышленников.

Одна из них Чхан Менг, она работала переводчиком. Это была очень умная женщина, способная сопереживать чужому горю. Она и сама многое в жизни перенесла. И хотя мы редко заговаривали на эту тему, я знала, что во время режима «красных кхмеров» она потеряла всю семью — мужа и детей. Я предложила Чхан Менг работать вместе со мной, ходить по публичным домам под видом социальных работников и собирать информацию. Чхан Менг и по сей день работает в AFESIP.

В 1997 году о моей работе узнал французский журналист Клод Сампэр. В Камбодже он снимал репортаж о минах для передачи «Envoyé Sрéсiаl»[8]. Надо сказать, что к тому времени я была невысокого мнения о журналистах. В свое время я возлагала на них очень большие надежды, верила, что честные публикации помогут всколыхнуть общественное мнение и побудить к действиям общественные и правительственные организации. Для этого я водила их по борделям и часами рассказывала о тысячах случаев беззакония и безнравственности. В итоге в их статьях были только будоражащие воображение детали интервью с проститутками и ни слова об AFESIP.

Однако Клод Сампэр оказался совсем не таким. Его команда сопровождала нас в рейдах по публичным домам. Когда Клод беседовал с девушками в нашем маленьком приюте, он плакал. Мне еще не доводилось видеть такое.

Одна из девушек, Сокха, рассказала Клоду, что ее родители при попытке уехать из Камбоджи попали в тайский лагерь беженцев, устроенный «красными кхмерами». Когда они вернулись в Камбоджу, то остались без средств к существованию и вынуждены были просить милостыню на улице. И вот однажды случилось ужасное: отчим изнасиловал девочку и продал в бордель. Ей было девять лет, из борделя мы вызволили ее уже в двенадцать. Бедняжке непросто давался этот разговор с мужчиной, однако Клод был очень тактичен.

Еще одну девушку, с которой беседовал Клод, звали Том Ди. Я подобрала ее у дороги неподалеку от королевского дворца — чумазую, с колтунами в волосах и страшно худую. Ее забрасывали камнями и уже разбили голову в кровь. У нее был СПИД и опухоли на коже. Она едва дышала. Поначалу я подумала, что это женщина лет тридцати пяти. Попросив водителя остановиться, я взяла ее на руки и отнесла в машину.

Водитель ужаснулся: «Вы что, с ума сошли? Она же грязная, у нее полно вшей, да еще и больная — не прикасайтесь к ней». Запах и впрямь был отвратительный. Но я привезла ее в приют и сама же обмыла. Оказалось, это семнадцатилетняя девушка. Я пыталась поместить Том Ди — так ее звали — в клинику, но там она натолкнулась на стену отчуждения, ее сторонились все.

Я отвезла девушку обратно в приют и переговорила с Пьером. Он, используя свои связи, достал лекарства для лечения туберкулеза и другие дорогостоящие препараты. Каждое утро я обмывала девушку и обрабатывала ее раны антисептиком. Том Ди рассказала, что занималась проституцией с девяти лет. Сутенеры заставляли ее работать на улице, а когда она тяжело заболела и не могла больше принимать клиентов, решили забросать камнями. У нас девушка восстановила силы, а вскоре уже было непонятно, как мы без нее обходились раньше. Она стала тем центром, вокруг которого концентрировалась вся жизнь маленького коллектива, и моей первой помощницей, на которую я всецело могла положиться. С ней было очень легко общаться, она успевала сделать за день огромное количество дел по хозяйству, к ней шли за словом поддержки и за советом…

Том Ди рассказала Клоду о своей мечте работать в AFESIP, помогать другим девушкам. Но она понимала, что не сможет осуществить ее — знала, что смертельно больна. Я об этом, разумеется, тоже знала и понимала, что жить девушке оставалось недолго, но старалась об этом не думать. Клода очень взволновала эта беседа.

Их журналистская группа сопровождала нас и во время полицейских рейдов. Мы вместе искали дочь женщины по фамилии Ли. Поскольку женщина была вьетнамкой, полиция не собиралась заниматься ее жалобой — кхмеры с неприязнью относятся к вьетнамцам. К тому же у женщины не было денег. Она рассказала нам, что ее дочь Лоан уехала из деревни работать официанткой, однако мать подозревает, что девушку продали в бордель. До нее дошли слухи, что дочь находится в Свей Пак.

Не надеясь на помощь полиции, женщина отправилась в Свей Пак сама. Она подходила ко всем с маленькой черно-белой фотографией четырнадцатилетней дочери. Наконец один парень показал ей на бордель. Женщина постучалась, но мибун и на порог ее не пустила.

После этого вьетнамка пришла к нам. Мы тут же направились в полицию за разрешением для группы Клода снимать в Свей Пак. Была суббота. Видимо, в этом была наша ошибка — полицейские не любят работать по выходным. К тому же у них оказалось достаточно времени, чтобы предупредить владельцев публичных домов. Когда же разрешение на съемку уже в понедельник вечером все-таки выдали, в борделе никого не оказалось. Ни девушек, ни сутенеров. Свей Пак оказался чист.

Мы с Пьером пригрозили, что соберем пресс-конфе- ренцию, на которой объявим о существующем преступном сговоре полиции с хозяевами борделей. Эта угроза подействовала: был арестован один из владельцев публичных домов, который рассказал, где находится Лоан. Но когда мы добрались до места, дом оказался заперт, — о нашем визите вновь успели предупредить.