Сердце в опилках - Владимир Кулаков

Слова и голос инспектора манежа то подчёркивали героику одного номера, то весёлость и лёгкость другого. Женщин он объявлял с теплотой и любовью, мужчин — как подобает объвлять мужчин.

Его манежные интонации не повторялись. Каждое слово зрители слышали и внимали ему, благо с дикцией и техникой речи у этого мастера было всё на высочайшем уровне.

«А.А» с одинаковым успехом носил и фрак, и смокинг. Как правило, если он надевал что-то в первом отделении, то во втором выходил в совершенно ином костюме. Высокий, статный, с красивым лицом, поднятым подбородком, он привлекал не только взгляды женщин, но и мужчинам было чему у него поучиться.

Работал он вдохновенно, с удовольствием. Его никто никогда не видел без улыбки на манеже. Александр Анатольевич, невзирая на строгость и жёсткие требования, любил создавать «микроклимат» за кулисами, чтобы все были веселы и настроены на работу. Для каждого из артистов у него всегда находилась какя-нибудь присказка, хохма или шуточная «оценка» их творчества — лишь бы те улыбались.

— Летите, голуби, летите… — напевал он тихо слова известной песни, когда полётчики шли мимо него на манеж. — Только манеж мне не засрите!.. — подбирал он новую рифму в продолжении. Полётчики прыскали и начинали сверкать белозубыми улыбками. Инспектор галантно и торжественно провожал в полёт воздушных гимнастов, приглашая красивым жестом на манеж. Те, с поклоном, проходили мимо инспектора. Руководитель номера Виктор Петрович успевал бросить:

— А ещё во фраке!..

— Лети, лети, старый перДнатый… — рука инспектора манежа, мягко доторонувшись до плеча главного «Ангела», «благословляла» того в полёт.

Не слыша «междусобойчика», когда жесты абсолютно не соответствовали «текстам», зрителям, со стороны, казалось всё очень красивым, невероятно пафосным, галантным и «высокостилевым». На это и рассчитывалось. Высшим пилотажем считалось «не расколоться»…

— Лауреат Всесоюзного конкурса артистов цирка эквилибрист на пьедестале Николай Родыгин! — Инспектор манежа опустил микрофон и повернулся к форгангу. Оттуда лёгким пружинистым шагом вышел с голым торсом атлет.

— Коля «Померанцев»! Любитель выпить и любитель танцев!.. — негромко повторил «А.А.» объявление, но теперь уже только для ушей недавно «проштрафившегося» артиста, «припомнив» тому, как пару дней назад, подвыпив, он лихо отплясывал на очередном дне рождения.

Спиртному Николай всегда «проигрывал», как ни пытался его «победить». Выпивал он вроде немного, но в силу особенностей своего организма хмелел мгновенно и неожиданно для всех, и в первую очередь для себя и своей жены. Понять, что «Коля дошёл до кондиции», можно было сразу, как только тот начинал широко улыбаться и пытаться обнять первого встречного. В этом состоянии Николай был необыкновенно добр и до скандалов навязчив. Увести домой проспаться такого мужика было непросто. Это редко удавалось, пока Коля не «ломался»…

Утром он толком ничего не помнил. Всегда сильно стыдился, страдая морально и физически, в который раз клятвенно обещая себе и жене, что «больше никогда в жизни…». При этом, то и дело повторял свою сокровенную фразу: «Помира-а-ю…»

На последнем дне рождении одного из артистов программы их с Эльбрусом еле разняли. Николай стал признаваться джигиту в любви, пытаясь высказать тому восхищение как наезднику, то и дело пытаясь обнять и поцеловать. Эмоции переполняли эквилибриста, а слов как-то не хватало. Эльбрус терпел сколько мог, но когда тот поцеловал его в губы, взорвался:

— Э-э! Я тебе, что женьщина! Или голубой! Отвали!

Ответ захмелевшего Коли, который видимо хотел сделать джигиту комплимент, привёл того в бешенство:

— Нет! Ты не женщина, ты — лучше!.. — ткнул пальцем в грудь Эльбрусу Родыгин. Пока наездник топорщил в изумлении свои усищи и сжимал кулаки, Николай подумал и решил исправить сказанную двусмысленность, боясь, что его неправильно поняли:

— Нет-нет, не так! Я имел ввиду… ты хуже!..

Для принявшему порцию спиртного кавказца всё сказанное Родыгиным стало «бикфордовым шнуром», и если бы не старший брат Казбек и окружающие — быть беде.

Потом ещё целых полчаса беснующемуся Эльбрусу «переводили» на русский язык то, что именно хотел сказать Николай. Родыгин уже совсем осовевший и не очень понимающий что происходит, только сонно кивал…

— Что, Коля, опять «цыганочка с выходом»? — тихо спросил «А.А.», мягким круглым жестом приглашая артиста на манеж. Тот в ответ, с поклоном головы в сторону инспектора, хмыкнул:

— Угу! Стояние кверху ж…й с уходом, без чечётки!..

По небольшим уступам на ножках хромированного пьедестала эквилибрист в два шага влетал на высокую площадку. Зрители видели рельефную грудь артиста и внушительных размеров бицепсы. Широчайшие мышцы спины, так называемые «крылья», делали его торс чётко треугольным. Талия атлета по сравнению с плечами казалась невероятно тонкой. Квадратики брюшного пресса выделялись так, что на них можно было играть в шахматы. Ноги обтягивали белые эластичные брюки, подчёркивающие каждую мышцу бёдер. Фигура Родыгина была безупречна и совершенна.

— Женщина должна быть похожа на гитару, мужчина — на балалайку! — любил говаривать Родыгин, постоянно качаясь в спортзале, не жалея сил и времени…

Две блестящие отполированные трости-стоялки доходили артисту до пояса. Николай, словно играясь, слегка шлёпал пальцами по верху трости и выходил в стойку. Затем, извлекая одну трость из крепежей пьедестала и, стоя на одной руке, изгибал тело в боковой «флажок». В трёх метрах над манежем, до этого кажущееся мощным тело атлета, вдруг оказывалось удивительно гибким и эластичным. Одна рука была напряжена и чуть согнута — на неё приходился весь вес тела эквилибриста, другая, с зажатой тростью, откинута далеко за голову для противовеса. Ноги артиста располагались параллельно земле. Одну из них Николай красиво сгибал в коленке. Тело, словно в невесомости, вращалось над пьедесталом по кругу. Первая же комбинация вызывала бурные аплодисменты. Далее трюки усиливались. Аплодисменты тоже.

Инспектор манежа много раз смотрел этот номер и каждый раз отмечал про себя высокий класс и уровень этого артиста…

…Сегодня Александр Анатольевич стоял за кулисами и явно был не в духе. Он автоматически отмечал непривычно вялые аплодисменты зрителей, кое-как ориентировался по ним — какой трюк идёт за каким, и когда нужно выходить на окончание номера Родыгина.

Подошла с кислым лицом Котова и попыталась похохмить:

— Как там наш эквилипиздист на пиздестале?

— Хм, да вроде ничего. Как говорят гинекологи — тужится…

Разговор как-то не завязался. Котова вздохнула и пошла готовить собак к работе.

Инспектора манежа который день не радовали ни аплодисменты зала, ни количество зрителей в нём, ни атмосфера за кулисами. Все делали вид, что всё идёт как надо, были какими-то «добровольно-принудительно» весёлыми. Отчаянно пытались шутить, натужно подбадривали друг друга, но у всех это плохо получалось. За кулисами стало как-то серо, словно тут выключили свет. На манеже программа тоже «не шла».