Куплю тебя. Дорого - Елена Рахманина

— Н-нет, — отвечаю с запинкой, — мне пора в общагу, поздно уже.

— Ратмир сказал, чтобы ты осталась сегодня здесь. У нас есть свободная комната для прислуги.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Мне невыносима была мысль спать под одной крышей с Сабуровым и его семейкой. Но я так чертовски устала, что гордость дала слабину. Да и машину я заберу из ремонта лишь завтра, а вызывать сюда такси накладно. Автобусы уже не курсируют.

Комната прислуги в этом доме оказалась куда круче моего угла в общаге. Меня не особо заботило, что она давно не знала ремонта. Я там только спала. Но, как ни крути, находиться здесь было куда приятнее. Даже отдельная ванная имелась. Маленькая, с душевой кабиной. Зато не нужно распаренной бежать через холодный коридор в комнату.

Патимат вручила мне свою ночную сорочку. Белую и длиной до пят. Я надела её после душа, преимущественно ледяного и направленного на места побоев. Вода снижала боль. Горловина сорочки оказалась широкой и немного сползала, оголяя плечо. Но в целом весьма милая вещица. Недешёвая. Интересно, откуда она у Патимат? Она вроде и не замужем.

Вышла из ванной комнаты и наткнулась на сидевшего на кровати Ратмира.

Стою, моргаю. Все слова застряли где-то в горле.

А он вновь собранный. Спокойный. Вертит в руках склянку, которую сам для меня передал. И изучает мой наряд. Ткань сорочки не тонкая, совсем не прозрачная, но я почему-то чувствую себя голой.

В его взгляде проскальзывает сексуальный интерес. Но такой… будто он решил, что поимеет меня разок, для очередной зарубки на кровати. И забудет.

— Хочешь продолжить урок послушания? — срывается с губ. Голос дрожит. Зуб на зуб не попадает от собственной смелости и дерзости.

Смотрю на него волком, а у самой поджилки трясутся. Сколько раз мне повторяли, что следует вести себя хитрее, быть мягче. Но нет. Мне надо в лоб всё выложить. А если не поймут, подойти и запихнуть своё мнение поглубже.

Улыбается криво, поднимая вверх уголок губ, но глаза остаются холодными. Да, ему явно понравилась порка и, если представится возможность, он её повторит.

— Ложись на живот, — встаёт с кровати, уступая мне место.

А я стою, не двигаюсь. Только смотрю на то, как он перекатывает пальцами баночку с мазью. Поднимаю на него взгляд. Уши горят. Сглатываю слюну.

Он хочет нанести мне эту байду на зад? Сам?

Почему-то это предположение откликается во мне ещё большим стыдом, чем розги.

Качаю отрицательно головой. Не хочу, чтобы он ко мне прикасался. Внутри после произошедшего рождается сопротивление. Но кому интересны мои желания? Безнадёжность и безысходность накрывают следом.

— Я это сделаю, хочешь ты того или нет.

Вот и всё. Как чудесно иметь выбор. Если я отказываюсь, он приложит силу, если я соглашаюсь, то всё пройдёт мирно.

В моём взгляде столько ненависти и ожесточённости, что иной на его месте давно бы уже превратился в пепел. Но этому человеку безразличны мои чувства.

Я залезаю на постель, отворачиваюсь и утыкаюсь щекой в подушку, изучая серую стену.

Сначала он задирает подол вверх, и мне приходится ему помочь, приподнимая бёдра. Сцепляю зубы от злости. С языка так и просится отборный мат.

На мне нет трусиков. Они постиранные висят на батарее. И Ратмиру сразу открывается уже привычный вид моей задницы.

Слышу, как поворачивается металлическая крышка. Как он кладёт её на прикроватную тумбочку. А в ушах бьёт кровь. Сердце колотится от предвкушения. Мой организм меня не слушается, между ног рождается томление. Тепло распространяется по всему телу, а он даже ещё не успел ко мне прикоснуться.

Я вздрагиваю, ощутив на ягодицах прохладную мазь. Пальцы очерчивают каждую ссадину. Все волоски на коже встают дыбом. Я ежусь, как от холода, и сжимаю руками подушку.

Эта пытка куда более изощрённая, чем произошедшая парой часов ранее. Сладкая. Кусаю нижнюю губу, мучаясь от желания. Между ног влажно, капелька сползает по голому лобку на постель. Надеюсь, он не понимает моего состояния.

А я точно не понимаю его. Ни за что в жизни не поверну к нему голову и не посмотрю в его сторону, чтобы проверить. Лучше сгорю на месте.

Рука Сабурова перемещается с ягодиц к пояснице. Проходит по спине. Изучает. Словно ему интересно, какая я на ощупь. Плечи сводит, и я ими передёргиваю. Кожа становится гиперчувствительной, всё моё естество откликается на его близость.

Какая короткая память у тела. Боль забыта, а кости плавятся, отвечая на каждое его прикосновение.

— Серафима, — моё имя так странно звучит в его устах, я замираю, прислушиваясь, с трудом концентрируя внимание, — пока твой долг передо мной не погашен, ты моя собственность. Если данный факт для тебя не был ясен до этого момента.

Мне невдомёк, к чему эти слова. Сознание вяло продирается обратно наружу, будто я накурилась чем-то нелегальным.

Неожиданно он сжимает до боли мою шею сзади, заставляя оторвать голову от подушки и заглянуть в его глаза. Холодные. Яростные.

Переход от неги к боли резкий и разительный.

Смотрю на него ошарашенно, не понимая этой перемены.

— Если я ещё раз увижу тебя в компании постороннего мужчины, твой долг увеличится вдвое. И так будет каждый раз. А тебя будет ждать наказание.

Я хватаю воздух, как рыба, выброшенная на берег, и сказать в ответ ничего не могу. Пытаюсь найти в его глазах подсказку, которая объяснила бы его странное поведение, дала понять, чем обоснован наезд. Но мне совершенно невдомёк.

Это что, из-за того, что я обменялась парой слов с Та́ми? Да какая ему вообще разница? Он же решил, что я гожусь лишь в прислугу. Обслуживать его семейство. С чего я вдруг должна ограничивать своё общение? Даже если бы я осталась «девочкой» Айлы, мне не пришлось бы хранить кому-то верность.

— Ты про Та́ми? — хлопаю ресницами, в голову будто ваты напихали. — Не понимаю.

Сабуров ослабляет хватку. После такого захвата на шее наверняка останутся следы. Впился в меня как клещ.

— Он брат моего товарища, не создавай проблем ни себе, ни ему, — пояснение настолько исчерпывающее, что мне остаётся лишь гадать, как далеко он готов зайти.