Ее настоящая жизнь - Антон Леонтьев

Она, подтверждая свое реноме заправской деревенской сплетницы, наконец вздохнула, завершив потрясающую тираду, которой представила собеседнице целую галерею подозреваемых. Нина, сжав локоть мисс Ганнет, произнесла:

– А вот как вы считаете: кто убил Роджера Экройда?

И тихо добавила:

– И вашего жениха, доктора Шеппарда?

Мисс Ганнет, указав на опрятный старинный домик, сказала:

– Вот здесь я и живу. Хотите зайти на чашечку чая? Вам ведь наверняка и комната понадобится, а у меня как раз Лавандовая спальня стоит пустая…

Нине невеста доктора Шеппарда была симпатична, однако селиться у нее она не намеревалась – во-первых, сведет с ума своей болтовней, во-вторых, будет докучать вопросами, в-третьих, станет только мешать расследованию.

Расследованию того, кто убил Роджера Экройда и Джеймса Шеппарда, а также подставил другого доктора – ее Женю.

Но как источник информации мисс Ганнет была бесценна.

– Нет, благодарю, я остановлюсь в «Трех кабанах», – сказала Нина, припомнив, как называлась единственная в деревне гостиница.

Мисс Ганнет ее поправила:

– В «Трех оленях», вы хотите сказать?

Ага, вот и очередное отличие реальности от романа – местная гостиница называлась «Три оленя», а не «Три кабана».

– Да, извините, перепутала, конечно же в «Трех оленях».

Мисс Ганнет наморщила свой очаровательный, но несколько длинноватый носик.

– Ах, не советую! У них такие отвратительные перины, а еда – сплошная катастрофа. А вот моя Клара готовит так, что пальчики оближешь…

Ну да, и на вкусной калорийной пище 1926 года поправишься в неделю на десять кило! Так что, вернувшись обратно через семь минут, обратишь доктора, своего доктора, в бегство одним внешним видом.

– Благодарю, но месье Пуаро мне строго запретил селиться у кого-то. Это может помешать расследованию!

Мисс Ганнет ахнула, и этот аргумент явно убедил ее.

– Так вы не только улики собираете, а и расследование ведете! А сам месье Пуаро к нам пожалует? Может, это только версия для простачков, что он в Египте, а он сам инкогнито здесь! Помните, как в «Собаке Баскервилей», где Шерлок Холмс направил на болота доктора Ватсона, сам остался якобы по неотложному делу в Лондоне, но инкогнито прибыл туда и, никем не узнанный, вел дело?

Нина усмехнулась:

– Уверяю вас, сравнение хромает. Потому что разве можете вы представить себе месье Пуаро инкогнито – для этого ему придется сбрить свои знаменитые усы, а на это он, уверяю вас, не пойдет никогда, даже ради какого угодно расследования!

И вспомнила, что все же пошел – в том же финальном своем деле, где сам и выступил убийцей убийцы.

Но это было не в 1926 году, а много десятилетий спустя, когда Пуаро, глубокий и тяжелобольной старик, и так знал, что ему осталось чуть-чуть, и спешил поставить все точки над «i» и помочь пусть незаконным, но эффективным образом восторжествовать справедливости и избавить мир от крайне опасного монстра.

Мисс Ганнет, о финальном деле Пуаро, естественно, не имевшая ни малейшего представления, рассмеялась фальцетом:

– Ах, он скорее умрет, чем сбреет свои усы!

Ну да, в последнем романе сбрил усы – и в самом деле умер.

– Вы уходите от ответа! – заявила Нина, по-прежнему сжимая локоток невесты доктора Шеппарда. – Вы ведь назвали массу имен, но так и не поведали, кого подозреваете сами. А вы ведь подозреваете, не так ли?

Мисс Ганнет смутилась и, помолчав, произнесла:

– Понимаете, если все разложить по полочкам, то убить и Джеймса, и мистера Экройда, и, не исключено, миссис Феррар, и даже ее мужа мог только один человек, а именно…

Она смолкла, уставившись через плечо собеседницы так, как будто там возникло привидение, и Нина услышала малоприятный скрипучий голос:

– Любезная Фелиция, какая, однако, неожиданная встреча! Ты что, гуляешь под дождем? Смотри, двустороннюю пневмонию заработаешь и в два счета на кладбище окажешься!

Раздался кхекающий сухой смех, и Нина, обернувшись, заметила высоченную мужеподобную особу неопределенных лет, но явно уже немолодую, облаченную в черный дождевик и с огромным красным зонтом, увенчанным угрожающим, похожим на кинжал, стальным наконечником.

– Добрый вечер, Каролина, – поджав губы, произнесла мисс Ганнет, и Нина поняла: она столкнулась лицом к лицу со старшей сестрой доктора Шеппарда.

Той самой, которая, согласно версии французского профессора, убила брата.

Судя по выражению лица мисс Ганнет, та придерживалась той же версии: Нина видела, как глаза невесты доктора метали молнии, и она явно сдерживала себя, чтобы не надерзить сестре покойного доктора.

Вот кто, по ее мнению, был виновен в смерти ее любимого Джеймса.

И Нина поняла, что это вполне правдоподобный вариант. Каролина Шеппард, возвышавшаяся перед ней, словно скала, была малоприятной, явно себе на уме и, вероятнее всего, безжалостной особой, которая ради достижения собственных целей, не исключено, очень даже криминальных, наверняка пошла бы по трупам.

В том числе и по трупам Роджера Экройда и своего брата?

– А ты сама тоже прогуливаешься? – ответила в тон Каролине мисс Ганнет. – Сама сыграть в ящик не боишься, милая Каролина?

Вульгарное, более подобающее мелкому уголовнику, чем почтенной сельской старой деве, выражение, как поняла Нина, было специально выбрано, чтобы досадить милой Каролине.

И досадило, как она заметила по вспыхнувшим и погасшим за стеклами пенсне водянисто-сизым глазам сестры доктора Шеппарда.

Причем пенсе у нее, как с большим неудовольствием отметила Нина, как две капли воды походило на пенсне доктора, ее доктора.

– Ах, любезная Фелиция, все мы смертны. И самое забавное, что все мы неожиданно смертны!

Это был уже не вызов, а прямая угроза.

Нина включилась в разговор, заметив:

– Ну да, один русский писатель об этом целый культовый роман написал. Вот идет, скажем, важный литератор, поскользнется на разлитом нерасторопной служанкой подсолнечном масле, упадет на рельсы – и трамвай ему голову отрежет!

О «Мастере и Маргарите» в 1926 году в провинциальной английской деревушке никто, конечно же, еще понятия не имел, как, вероятно, и сам автор, роман еще не начавший, но Нина не смогла удержаться от того, чтобы не осадить надменную Каролину Шеппард.

Надменную и такую зловещую.

Та же, бросив на нее оценивающий взгляд сквозь до боли знакомое Нине пенсне, процедила: