Дом без воспоминаний - Донато Карризи

кличку собаки, чтобы дать ему понять, насколько бесполезно и дальше морочить мне голову. Мне двенадцать лет, но я не идиот.

– Белла убежала, скрылась в лесу, и я не смог ее поймать, – пробует он оправдаться. Но потом сам понимает, что это бесполезно.

Зачем он врет? Наверное, я ему нужен, другого объяснения нет. Для чего-то я могу ему пригодиться. Эта мысль меня ужасает, ведь я не знаю, что именно он для меня уготовил. Может, ему просто нравится видеть мое бессилие. Когда ему надоест, он припомнит мне и этот наглый выпад. И поскольку я ничего не говорю в ответ на его последнюю ложь, он берет тарелку с яичницей, чашку с кофе и вилку и, опустив плечи, с обиженным видом уходит завтракать в гостиную. Плюхается задницей на диван и включает телевизор. Нужно спросить у него насчет подвала.

Что там, в подвале, говнюкублюдокподонок?

Самый подходящий момент спросить, ведь больше никогда я не смогу так расхрабриться, – я это чувствую. Но не спрашиваю.

То, что я могу услышать в ответ, внушает больше страха, чем сам орк.

Тогда я сажусь за кухонный стол и наблюдаю за гостиной через открытую дверь. Вижу затылок бугая, неподвижный перед экраном. И спрашиваю себя: о чем он думает, когда смотрит сериал или рекламу нового моющего средства или когда переключает каналы? Чего он добивается на самом деле? Что делает здесь? Чего хочет от меня? Проходит час за часом, а он не делает ничего. Встает только затем, чтобы взять чего-нибудь поесть или сходить в туалет. Потом возвращается на то же место. На меня ноль внимания. Амбал не курит, не пьет спиртного, не колется наркотой. Не подвержен ни одному из пороков, обыкновенно присущих злодеям.

Он просто ленив.

От этого страх мой возрастает, набирает силу. Я никак не могу определить чужака, он ускользает. Не предусмотреть, какой он сделает ход, не понять заранее, чего ожидать от него. От такого человека защититься нельзя. В одном я уверен: когда гнев его прорвется наружу, он сделает со мной что-то очень, очень плохое.

Чуть позже, к концу дня, когда начинает темнеть, я подмечаю, что голова у него клонится на сторону. Понимаю, что он задремал на диване. В самом деле, вскоре и храпеть начинает. Не знаю откуда, но в этот момент мне в голову приходит светлая мысль. Кажется, есть способ что-то узнать о чужаке.

Моряцкая торба, которую он принес с собой.

Я уверен, что эта торба в спальне родителей. Встаю со стула и крадучись, чтобы не разбудить его, поднимаюсь наверх. Открываю дверь, и вид разобранной кровати мамы и папы, да и весь беспорядок наполняет меня бесконечной печалью. Их вещи лежат не на месте, их личное пространство осквернено незнакомцем. Папина пижама валяется на полу. Тапочки, всегда аккуратно поставленные на коврик, теперь раскиданы по комнате. Открытый тюбик маминого крема для рук лежит на тумбочке, крышка от него неизвестно где. Так крем высохнет, возмущаюсь я, вспоминая изящные движения, какими она каждый вечер наносит крем на ладони и тщательно их растирает; помню и запах от ее рук, когда она гладит меня по щеке, желая спокойной ночи. Знаю, что это не повторится, что все осталось в прошлом. Будто какой-то катаклизм смел с лица земли прежний мир. Куда подевался этот мир, я еще не знаю, но знаю, что он не вернется. Однако сожалеть не время. Орк может проснуться.

Моряцкий мешок стоит на полу, в углу.

Я подхожу, опускаюсь на колени. В последний раз оборачиваюсь к двери – так, на всякий случай. Потом хватаю мешок, развязываю тесемки, раскрываю его. Вещей мало, в основном одежда. Я все вытряхиваю на пол, хочу проверить, нет ли там бумажника, документов, чего-то такого, что может подсказать, с кем я имею дело. Носки, трусы, белая футболка, голубая майка, пара мятых джинсов, еще одна майка, грязная, бермуды, старая кепка с козырьком. Большущий нож, которым он чистил яблоко. Беру его в руки, разглядываю: не прихватить ли с собой, не напасть ли с ним на орка. Вопрос в том, хватит ли у меня сил. Ответ: не хватит. А еще я обескуражен: нет ни бумажника, ни одного документа, ни даже какой-нибудь бумаги, по которой можно установить его личность. В одном только он не соврал: среди вещей нет мобильника. Но что-то все-таки есть.

Фотография. Поляроидная, если точнее.

Гляжу на нее и вижу молодую женщину, она изображена по пояс, позирует у барной стойки. Рыжая, но волосы, остриженные по плечи, кажутся неухоженными, как будто она сама себе делает прическу. На ней белая майка. Длинные ногти покрыты блестящим зеленым лаком, кое-где облупившимся: она поднимает кружку пива, словно хочет чокнуться со мной, и улыбается в объектив. Не очень-то красивая улыбка, немного кривая, и зубы испорченные.

Кто эта женщина? Как она связана с орком?

Пока я задаюсь этим вопросом, мой чуткий слух улавливает какой-то звук, и это меня настораживает. Это не в доме, а где-то снаружи. Но далеко. Очень далеко. Хотя звук приближается. Я вновь засовываю все в торбу – кое-как, торопливо. Не знаю, заметит ли амбал, что я рылся в его вещах, но нет времени беспокоиться. Сложив все на место, я поднимаюсь и выхожу из комнаты. Спускаюсь вниз, бегу к входной двери. Распахиваю ее. Закат догорает, почти всю долину покрыла тьма. Я иду по лужайке, пытаясь снова уловить этот звук. Молюсь: вот бы я не ошибся, вот бы мне не почудилось. Потом, в вечерней тишине, полной стрекотания сверчков, слышу его снова. Звук исходит из леса и разносится по нашей долине.

Лает моя собака.

Потом узнаю побежку Беллы, она поднимается по склону, стремится ко мне, ликуя. Да, это правда моя собака. Я бегу навстречу, она прыгает на меня, мы вместе падаем на свежую, душистую траву: никогда в жизни я не был так счастлив. Белла лижет мне лицо, она тоже рада. Она вся в пыли и в грязи, но это ничего, я ее вымою, вычищу.

– Где же ты пропадала? – спрашиваю со слезами на глазах. Она снова заливается лаем.

Потом сзади к нам приближается тень. Улыбка на моих губах гаснет. Белла отходит от меня, обнюхивает руку орка, который тем временем вышел из дома.

– Ну что я тебе говорил? – произносит он с отсутствующим выражением лица.

Глаза безумца, говорю я себе. Я никогда не видел сумасшедших, но знаю, что это так. Лучше бы он меня ненавидел, чем пялился таким тупым взглядом.